– Это вас я недавно видела с Ампаро? – спросила она.

– Да. Из Эль-Сьело и окрестных деревень приходит много народу, у нее небольшой завал с делами.

– А вы ей, значит, помогаете по административной части?

– Вроде того. У меня есть кое-какой управленческий опыт, так что она попросила меня помочь с распределением участков под жилье и поименной регистрацией, а также выяснить, кто каким ремеслом владеет. Вообще-то, в этих краях сильная ремесленная традиция. Тараски до недавних пор пребывали в изоляции, и их традиции сохранились в более-менее первозданном виде. И еще к нам многие переехали из Оахаки.

– Тараски – это индейцы?

– Да. Я тоже индеец, между прочим.

– Без шуток? Знаете, стыдно признаться, но раньше я индейцев не встречала, вы первый. Вот индийцев – да, там, где я живу, они повсюду. Но вы явно получили образование.

– Получил, – сказал Сантана, но его тон не поощрял к дальнейшим расспросам.

Пепа Эспиноса грязно выругалась и швырнула телефон обратно в сумку. Она только что выяснила, что сотовое покрытие в Каса-Фелис крайне ненадежно. В конце концов она достала ноутбук и начала набирать текст.

– А чем вы занимаетесь, когда не организуете ремесленные общины? – поинтересовалась Стата.

– Работаю в Сан-Игнасио.

– Это где?

– Это церковь. Здесь же, в Плайя-Диаманте. – Он широко улыбнулся ей. – Вы не католичка, надо полагать?

– А вот и нет, католичка. Прошла крещение, конфирмацию и прочее. Мой отец – верная опора церкви.

– Но не вы.

– Нет, я забросила христианство, когда мне было тринадцать. Предпочла верить в факты.

– Да, эта религия тоже из древних. А чем же занимаетесь вы сами, когда не гостите в нашем милом городке?

– Прохожу магистратуру в МТИ. Я инженер.

Практика показывала, что на этом признании разговоры обычно заканчиваются, если только собеседник Статы не приходится ей коллегой. Однако на лице Сантаны отразил-ся живой интерес, и он сказал:

– Чудесно! Как, наверное, здорово, когда умеешь проектировать и строить разные вещи. А в какой конкретно отрасли вы трудитесь?

Она начала говорить и, к собственному изумлению, не могла остановиться: рассказала о работе в МТИ, о Шу и остальных коллегах, о затруднениях с эшеровскими машинами и своем невероятном прорыве, о том, какое значение он имел и как она фактически бросила все, чтобы приехать сюда, и о том, почему осталась здесь, как наблюдала за ручным производством и какие чувства при этом испытывала. Говорила и говорила: о своей жизни, о плавании, о том, как ей не хватает чемпионской жилки и что это означает, о личной сфере и о том, почему в ней тоже не все гладко. И о семье: о спятившей покойной матери, об отце, о своей убежденности, что непременно надо что-то сделать, чтобы и у него не съехала крыша. Ей давно не доводилось вести задушевных бесед на испанском, но с матерью они общались постоянно, и Стата поймала себя на том, что рассказывает Сантане о вещах, которыми не стала бы так охотно делиться на английском.

Пока она рассказывала, солнце перебралось с одной стороны террасы на другую. Пепа Эспиноса поплавала немного и ушла. Вернулись из школы дети. Ампаро вынесла поднос с чипсами из тортильи и сальсой, ведерко со льдом и местным пивом, а Стата все говорила, забыв о смущении, изливая накипевшее, глядя в необыкновенные, бездонные черные глаза Мигеля Сантаны. Он же почти не задавал вопросов и совсем ничего (что удивительно для мужчины) не советовал, однако Стата, пересказывая ему самые невероятные эпизоды своей жизни, осознала вдруг, что хочет его одобрения и сочувствия, что ее гложет незнакомый прежде стыд.

Когда солнце начало заваливаться за крышу дома, Сантана взглянул на наручные часы и сказал:

– К сожалению, меня зовут дела.

– Затошнило от скуки?

Он не улыбнулся. Она на миг смутилась и подумала, что слишком часто ведет себя так – отпускает дурацкие шутки, чтобы сбросить неуютное бремя искренности.

– Отнюдь, – ответил он. – С большим удовольствием послушал о вашей жизни. Она так не похожа на нашу. У меня четыре сестры, все они замужем и живут в нескольких километрах от места, где родились. Вы поразительная девушка. – Он протянул руку, и Стата пожала ее. – Что ж, надеюсь снова с вами увидеться. – Он улыбнулся. – Может быть, в церкви.

Сантана ушел.

Она вернулась в дом, переоделась в шорты и гавайскую рубаху и на звук голосов двинулась к кухне. Голоса были громкие и злые, а принадлежали они Лурдес и ее тетке. Войдя в комнату, Стата увидела Эпифанию и Ариэля за дальним концом длинного стола – очевидно, они там делали домашнюю работу и держались при этом тише воды ниже травы, как принято у детей, когда старшие сами ведут себя как дети. Ампаро и Лурдес стояли у двери и ссорились: сверкающие глаза, раскрасневшиеся лица. При появлении Статы обе умолкли.

– Что здесь происходит? – спросила она.

– Она говорит, мне нельзя ехать со всеми в понедельник! – выпалила Лурдес. – Дура!

– Это я-то дура? Так не я же плохо учусь. – Ампаро повернула голову к Стате. – Мне сегодня звонили из школы. Она даже на половину занятий не ходит. – Женщина беспомощно заломила руки: она явно была близка к отчаянию. – Я не могу справляться со всем сразу, со всеми этими новыми делами, да еще присматривать за ней.

– А кто тебя просит? – закричала Лурдес. – Ты мне не мать! И когда я попаду на телевидение, всем будет плевать, какие у меня там оценки по геометрии!