Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она позвонила Карен Лю.

– Ты где?

– Еще в Нью-Йорке. Как дела в лаборатории?

– Безумие какое-то. Шу нас всех собрал и стал говорить, что мы перезапускаем весь проект, ну или транспортирующие узлы, и переделываем все под моксельные поверхности. С пеной на зубах, Стата. Я никогда его таким не видела.

– У рта. С пеной у рта. А чем остальные занимаются?

– Рвут на себе волосы. Мы подготовили эскизный проект моксельного блока и ждем теперь первый прототип. Ты должна быть здесь. По-моему, Шу недоволен тобой.

– Ну да, но у меня семейный кризис, и я не могу просто так все бросить.

– Да, семья – это главное. Я бы тут же уехала, если бы в моей были проблемы.

– Ага. Слушай, ты держи меня в курсе, ладно? Сбрасывай мне на почту эскизы, и если возникнут какие-то трудности, которые я могу решить, то дай мне знать.

Бред, подумала она, дав отбой; нужно сейчас же туда возвращаться. Но оказалось, что в ее случае яблочко упало недалеко от яблони, потому что вечером, доехав до аэропорта имени Кеннеди, она не села на самолет до Бостона, а попросила таксиста довезти ее до терминала «Мексиканы» и купила билет на ближайший рейс до Мехико. С собой у нее был только рюкзак, но из-за пистолета пришлось сдать его в багаж.

Сеньору Монтес Мардер заверил, что будет только рад, если она с детьми останется при нем, все другие тоже могут пожить какое-то время. Она в ответ улыбнулась, разом скинув десяток лет, и сразу стало ясно, что это на редкость привлекательная женщина. Сеньор поинтересовался, может ли она приготовить им поесть. Мексиканка пришла в смущение, потом снова улыбнулась и кивнула, и Мардер почувствовал себя глупо. Естественно, сейчас в доме не нашлось бы ничего подобающего для таких господ. Он достал из кармана толстую пачку тысячепесовых купюр, вручил ей и велел закупить все необходимое продовольствие, а сдачу оставить себе. Она вытаращилась на него, затем на деньги, начала было что-то говорить, но в конце концов ушла.

Остаток утра Мардер и Скелли отцепляли трейлер от «Форда», разбирали вещи и разносили их по комнатам. Потом Мардер приступил к первой трапезе в собственном доме; Ампаро Монтес приготовила все сама, а подавать на стол ей помогали дети. Эпифании, худенькой девочке с горделивой осанкой, исполнилось двенадцать, ее брату Ариэлю – десять. Еда была отменная. Главным блюдом служил posole – суп на основе кукурузы и мяса, для которого требовалась свиная голова и свиные же ножки; кроме того, необходимо было обработать каждое кукурузное зернышко, удалив зародыш, чтобы позже они раскрылись, как попкорн, и придали супу характерную консистенцию. Мардер догадался, что весь этот труд – и выражение благодарности, и обещание. Он не уставал нахваливать еду.

– Это очень древнее блюдо, Скелли. Ацтеки использовали в нем мясо человеческих жертв. Испанцы заставили их перейти на свинину. Кажется, они потом сделали вывод, что вкус один и тот же.

– Один, – зловеще заметил Скелли, – и приготовлено очень даже хорошо, только вот я думал, что пища здесь будет острее. В Нью-Йорке по-настоящему остренького не поешь, ни у тайцев, ни у мексиканцев. Как только видят, что я белый, все самое интересное прячут.

– Острота бывает разной, правда, Ампаро? – сказал Мардер. – Тут у нас, по-моему, перчики guajillo и ancho. Но наверняка у вас на кухне найдется что-нибудь и поострей, раз уж сеньор так желает.

Ампаро улыбнулась и послала Эпифанию на кухню. Девочка вернулась с бутылочкой без этикетки, заполненной маслянистой жидкостью золотистого цвета, и поставила ее перед Скелли. Тот взял столовую ложку, наполнил ее и залпом выпил. Мексиканцы смотрели на него круглыми глазами, потрясенная Ампаро прикрыла рот рукой.

– Вот это я понимаю, – выдавил Скелли; лицо его налилось кирпичной краснотой и покрылось испариной, и все рассмеялись – от изумления и восхищения сразу. Понизив голос, он добавил: – Кстати, о горячих штучках.

Реплика относилась к Лурдес, племяннице Ампаро, – девушке такой красоты, что когда она вошла в столовую в обрезанных шортах и фиолетовом топике, которые особо не скрывали прелестей ее неземного юного тела, и Мардер, и Скелли застыли с ложками у рта и чуть ли не отвисшими челюстями. Она без всяких церемоний плюхнула миску перед Мардером и удалилась величавой походкой, как будто все здесь принадлежало ей.

– У нас проблемы, – проронил Скелли.

– Она еще ребенок, Скелли, – предостерег Мардер. Когда девушка нагнулась над столом, ему пришлось уткнуться взглядом в миску, чтобы не видеть девичьей плоти, выставленной на обозрение в нескольких дюймах от его лица. – Какой любопытный образец керамики, не находишь?

– Отменный. И кажется, по старинному мексиканскому обычаю, ее полагается распробовать самому, прежде чем выдать за какого-нибудь молодого счастливца.

– А еда-то какая вкуснющая, – с нажимом произнес Мардер, меняя тему, после чего прочел краткую лекцию о замечательной мексиканской кухне, которая имеет не больше общего с мексиканскими ресторанами в Штатах, чем меню китайских забегаловок с тем, что вкушали императоры в Запретном городе. Это был практически единственный пережиток доколумбовой эпохи в Мезоамерике [42] , сохранившийся благодаря женщинам, которые на протяжении тридцати поколений после падения Теночтитлана подавали дочерям пример и наставляли советом. Надо думать, у Ампаро на кухне припасено несколько десятков глиняных горшков, причем каждый предназначен для наилучшего приготовления одного-единственного блюда, ну а количество ингредиентов – некоторые можно было раздобыть только здесь – не поддавалось исчислению.