Зато сильно преуменьшаются импортные риски КНР, прежде всего связанные с нехваткой энергоносителей, в особенности нефти.

В 1977 г. в КНР ставилась задача добыть в 1985 г. — 250 млн. т., а в 2000 г. — 500 млн. т «черного золота» («China Reconstructs», 1977. № 9, p.12). Показатель добычи нефти в 1985 г., фигурирующий в китайский статистических сборниках, — 125 млн. т, или ровно вдвое ниже запланированного уровня. Примем это как факт и посмотрим, насколько выросло потребление электроэнергии нефтегазодобывающей промышленностью КНР в 2006 г. Оказывается, оно составило 58 млрд. квтч против 8,5 млрд. квтч в 1985 г., что соответствует добыче примерно 550 млн. т нефти и минимум в 3 раза превышает официальный уровень нефтедобычи, фигурирующий в статистических сборниках (185 млн. т).

Если в 2006 г. в Китае было добыто 185 млн. т, а потреблено, с учетом импорта, 322 млн. т нефти, то это одна ситуация. Если же в 2006 г. в КНР добывалось примерно 550 млн. т, а потреблялось 690 млн. т нефти, то это ситуация совсем другая.

В данном случае реальная потребность Китая в импорте энергоносителей при сохранении запланированных темпов роста ВВП может оказаться значительно выше ожидаемых цифр: не 200–250, а 400–500 млн. т к 2020 г.

Понятно, что обеспечить такой рост предложения страны-экспортеры нефти вряд ли смогут. Следовательно, либо Китаю придется резко затормозить свой экономический рост, либо Америке — столь же резко сократить свой уровень потребления. Поскольку ни то, ни другое решение не может быть принято без катастрофических социально-политических последствий для этих стран, решающую роль в будущем развитии событий приобретают внеэкономические риски.

Внеэкономические риски

Ситуация сегодня выглядит таким образом, что Китай в современном мире доминирует финансово-экономически ($28 из $76 трлн. мирового ВВП и свыше $3 трлн. золотовалютных запасов, с учетом Гонконга, Макао, Тайваня и других стран китайской «зоны влияния» в Юго-Восточной Азии), но значительно уступает Соединенным Штатам в информационно— технологическом (включая военно-политические аспекты) отношении.

Выше уже упоминалось о том, что США, потерпев стратегическое финансовое поражение в ходе «кризиса» 1997–1998 гг., перенесли соперничество с КНР в военно-технологическую плоскость.

Как известно, США обладают самой мощной армией современного мира в области как ядерных, так и неядерных сил, военные расходы Пентагона превышают аналогичные расходы всех остальных государств, вместе взятых даже без учета дополнительных затрат на выполнение «антитеррористических» миссий в Ираке и Афганистане.

Поэтому американское военно-политическое давление на Китай сегодня объективно превосходит то давление, которое Соединенные Штаты оказывали на Советский Союз в разгар «холодной войны». Проблема состоит в том, может ли Китай противостоять этому давлению или нет. Если исходить из американских данных о военных расходах КНР, то может. Пентагон уже несколько лет вполне официально оценивает военные расходы КНР на уровне, в 2–3 раза превышающем номинальную величину: 248 млрд. юаней в 2005 г. и 284 млрд. юаней в 2006 г. С учетом ППС инвестиционного юаня, на оборонные цели Китай в 2007 г. потратил около $300 млрд. по сравнению с $500 млрд. затрат Пентагона. Вопрос заключается прежде всего в том, насколько эффективными являются эти затраты?

Если исходить непосредственно из открытых данных, то стратегический потенциал КНР невелик. Китай якобы располагает несколькими сотнями ядерных зарядов, что примерно соответствует уровню Израиля, и несколькими десятками МБР, лишь часть из которых может долететь до территории Соединенных Штатов, а также двумя подлодками (одной атомной и одной дизельной) с 12 баллистическими ракетами каждая.

Однако если принимать во внимание косвенные факты, картина сразу же становится принципиально иной.

Так, выступая перед скандинавскими журналистами в октябре 1979 г., видный государственный и военный деятель КНР У Сюцюань, являвшийся тогда заместителем начальника Генштаба Народно-освободительной Армии Китая (НОАК), так определил цели военного строительства на перспективу ближайших 20 лет: «Если в течение 10 лет у нас будет мирное окружение, то мы достигнем в 1990 г. нынешнего уровня сверхдержав, а за 20 лет мы сможем догнать их» («Le Monde», 1979.10.25). Как видим, тот же самый принцип планирования, что и в «Промышленном плане» Сунь Ятсена-Мао Цзэдуна-Дэн Сяопина.

Напомним, что в 1979 г. советские МБР и баллистические ракеты подводных лодок несли около 6 тыс. ядерных боеголовок. Количество ядерных боеголовок, состоящих на вооружении стратегических ракетных сил КНР, уже в начале 90-х годов прошлого века, судя по цитированному заявлению У Сюцюаня, вполне могло достигнуть аналогичного уровня.

В статье «НОАК идет по пути модернизации» («Beijing Review», 1986, № 18., p. 20) утверждалось, что стратегические ракетные силы Китая «развиваются быстро» и уже приобрели способность нанесения контрудара (то есть ответного удара после ядерного нападения). Реально такая способность, особенно с учетом явной уязвимости стратегического положения КНР, предполагала наличие стратегических ракетных сил, сопоставимых с аналогичными силами США и России, вместе взятых.

Еще в марте 1997 г. журнал «Ньюсуик» опубликовал карту, на которой было указано положение 14 баз китайских межконтинентальных баллистических ракет. Но 14 баз МБР — это не то же самое, что 14 МБР, поскольку обычное число ракет в расчете на одну базу составляет от 50 до 100 штук. В так называемом «докладе Кокса» (1999), названном по имени конгрессмена-республиканца от штата Калифорния Кристофера Кокса, который возглавлял специальную комиссию Конгресса США, делался вывод, что к 2015 году Китай сможет развернуть МБР с 1000 термоядерных боеголовок. Тысяча одних только водородных бомб — более чем серьёзный довод в пользу максимальной сдержанности любой страны по отношению к КНР. Но этого мало.