Но, когда вышли, уже на лестнице, Серёжа повернул обратно.

– Куда ты?

– Папа, подожди! Мы же цветы забыли!

– Не волнуйся, сынок. Цветами в храме иконы украшают, а не покойников. Завтра на кладбище – другое дело, там они к месту.

Савушкин уже ждал их. Он принял чемоданчик с одеждой и сказал, как бы извиняясь.

– Я в церковь с вами, ребятки, не поеду. Здесь дел по горло. Но пошлю с вами двух наших хлопцев. Они помогут, – и скрылся за дверью, на которой висела картонная табличка с привычной для советского человека надписью: "Посторонним вход запрещён". Даже в морге подавляющему большинству живущих в Москве людей, непонятно когда и кем, было присвоено грозное звание "посторонних".

Серёжка жутко волновался: вся спина похолодела, на лбу выступил пот, его бил озноб, и он никак не мог унять эту дрожь. Никогда прежде он не видел покойников вблизи, но испытывал к ним какой-то мистический ужас. Особенно после того, как в восьмилетием возрасте тайком от мамы прочитал повесть Гоголя "Вий". Умершая Панночка снилась ему с удручающим постоянством, и он всякий раз кричал во сне, когда она летала по его комнате в своём гробу, громко хохотала и грозила ему своим зелёным пальцем. Он понимал, что всё это происходит во сне, изо всех своих сил пытался проснуться и не мог, и от этого становилось ещё страшнее и безысходнее. Когда же он просыпался, она вдруг высовывалась в тёмном углу из-за шкафа и опять грозила пальцем. Это она шевелила штору на окне, это она скрипела половицей прямо под его кроватью.

И что бы там ни говорил отец о безсмертной душе и бренной оболочке, но реально увидеть в гробу маму было так страшно, что хотелось без оглядки бежать отсюда. Но он, как пришитый, сидел на скамейке рядом с отцом и, внутренне содрагаясь, ждал: вот сейчас откроется дверь, куда ему, "постороннему", вход запрещён, и… Дверь, действительно, отворилась, оттуда показалась вихрастая голова молодого парня, который проговорил бодрым, полным неиссякаемого оптимизма голосом: "Выходите к подъезду. Можем ехать!" И скрылся.

Серёжка вздохнул с облегчением.

У подъезда стоял старенький "ЗИС", на борту которого проглядывал сквозь облупившуюся белую краску красный крест. Дверца машины была открыта и в глубине, на месте, куда обычно укладывают носилки с больным, виднелся красный гроб.

– Игорь… Олег… – представились молодые ребята в белых халатах, надетых поверх курток. Один вихрастый, тот, что сказал им, чтобы они выходили, был Игорем. Второй – худой, длинный с гладко зачёсанными на прямой пробор волосами – оказался Олегом.

– Садись рядом с водителем, – предложил сыну Алексей Иванович. Он понимал состояние парня и хотел хоть чем-то ему помочь.

– Нет, ты вперёд садись, – наотрез отказался Серёжка. – А я здесь… Рядом с мамой.

В храме было празднично, радостно.

По мраморным плитам пола чуть слышно шелестели людские шаги, и негромкий людской говор создавал атмосферу какой-то особой торжественности. Ярко горели свечи, и освещённое их колеблющимся светом лицо Натальи казалось прекрасным. И в самом деле, черты лица разгладились, исчезла ироничная складка в углах рта, закрытые веки скрыли обычно настороженный, колючий взгляд, а плотная марлевая повязка вокруг головы придавала её лицу иконописное выражение.

Кто-то осторожно коснулся его плеча. Серёжка, не взглянув даже, понял – отец.

– Посмотри, какая она красивая… – и Алексей Иванович протянул сыну две свечки.

– Зачем они мне? – спросил тот.

– Одну поставь "на канун". Видишь, перед распятием много свечей горит. И каждая из них – это молитва перед Всевышним за умершего, чтобы простил грехи, чтобы упокоил в раю. А вторую перед "Иверской" поставь.

– Я не понял, перед чем?

– Не перед "чем", а перед Кем. Перед "Иверской иконой Божьей Матери". Вон она, видишь?.. В левом приделе. Большая в серебряном окладе… И попроси, чтобы помогла тебе Царица Небесная в эту тяжкую годину, чтобы силы дала не сломиться, с достоинством несчастье перенести.

Серёжа всё сделал так, как советовал отец. Когда ставил свечку "на канун", то тихо попросил про себя: "Боженька! Пусть мама в раю будет. Ладно?" А перед "Иверской" слегка замешкался: фитилёк свечки спрятался в воск, и от этого она никак не хотела загораться. "Не торопись", – послышался ему тихий ласковый голос. Серёжа поднял голову. Прямо на него смотрели добрые скорбные глаза Богоматери. Уж кто-кто, а Она-то знала, как тяжело потерять близкого, родного человека, и потому печалилась и сокрушалась со всеми скорбящими. Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, повинуясь необъяснимому душевному порыву, Серёжа не выдержал, опустился перед Ней на колени и стал молиться. Он никогда не делал этого раньше, он не знал ни одной молитвы, поэтому слова у него путались, цеплялись одно за другое, иной раз вообще пропадали или неожиданно выскакивали откуда-то из-под сознания, мешались, комкались, но он не обращал на это внимания и… молился. Горячо, страстно. Сокрушаясь и радуясь, надеясь и… Веруя!..

Наутро, в день похорон, Серёжка проснулся очень рано. За окном было ещё темно, отец тихонько похрапывал, лёжа на раскладушке, громко тикали стенные часы, и под этот ритмичный ход равнодушного времени он лежал, уставившись в потолок, по которому уличные фонари раскидали причудливые тени, думал и вспоминал.

В детском саду на ёлке он напрочь забыл стихотворение, которое должен был прочитать на торжественном утреннике. Как он мог забыть?!.. Ведь вызубрил стих ещё за две недели до праздника. Серёжка и теперь его помнит: "Детвора не хочет спать сегодня. Новый год торопится сюда. На вершине ёлки новогодней ярко светит красная звезда!" Он видел, как, сгорая со стыда, густо покраснела мама, как она силилась подсказать ему первые слова, но он ничего не слышал. Он смотрел в ярко-синие насмешливые глаза Люськи, не мог вспомнить ни слова и понимал одно – он погиб!.. А скандал в третьем классе! Его выбрали старостой и велели собрать на анализы мочу. Но Серёжке не захотелось возиться со всем этими пузырьками и бутылочками, которые ребята принесли на следующий день. Он слил их содержимое в литровую банку, на которую наклеил бумажку с надписью "3-й Б" и отдал школьной медсестре. Какой поднялся скандал!.. Его грозились выгнать из школы, завуч Климентина Ивановна извергала громы и молнии, а мама, пытаясь сдержать смех, старалась убедить её, что у сына были самые добрые намерения и он ни над кем не собирался издеваться. А первые попытки тайного табакокурения!.. На чердаке соседнего дома собралась компания из четверых одноклассников… Кажется, это было в третьем… нет, во втором классе. Они купили на каждого по пачке "Примы" и, изображая завзятых курильщиков, "выкурили" по пять сигарет. Чтобы уничтожить предательский запах изо рта, Серёжка, вернувшись домой, пять раз вычистил зубы мятной пастой и был уверен в своей полной безнаказанности. Каково же было его удивление, когда мама, едва переступив порог дома, строго спросила: "Курил?!" Не знал бедняга, что, прикуривая, он огнём спички спалил себе все ресницы, так что "следы преступления" в буквальном смысле слова были у него на лице!.. А как осуществилась его заветная мечта?!.. Ещё в четвёртом классе он загорелся идеей купить фотоаппарат. Каждый день он заходил в фотомагазин на Петровке и любовался сверкающей оптикой и хромированными деталями фотокамер. При этом для того, чтобы осуществить мечту, предстояло решить всего две проблемы. Проблема номер раз: какой аппарат купить, "ФЭД" или "Зоркий"? Проблема номер два: полное отсутствие денежных средств на эту покупку. Полтора года, отказывая себе во всём, экономя на школьных завтраках и походах в кино, Серёжка копил эти средства. Чтобы избежать ненужных расспросов, накопленные деньги прятал в карман старой маминой куртки, которая висела в коридоре на вешалке: вот уже несколько лет мама к ней даже не притрагивалась. Как же он был потрясён, когда однажды, вернувшись из школы, он не обнаружил куртки на привычном месте!.. Оказывается, мама за ненадобностью выбросила её на помойку, не проверив содержимое карманов. Горе Серёжки было огромно, и он не смог скрыть его от матери. По его подсчётам до заветных семисот восьмидесяти пяти рублей оставалось всего каких-то… полгода!.. Рыдая, он признался маме в своём финансовом крахе, ожидая разноса за свою глупость. А она, ни слова не говоря, взяла его за руку, отвела в магазин на Петровке и купила сыну новенький "ФЭД"!..