– А самая первая курица на свете тоже из яйца появилась?

– Не понял… А откуда ещё?..

– И кто же это самое первое яйцо снёс? – полюбопытствовал отец Серафим.

Зэки, потрясённые его логикой, охнули и замерли: ждали, что ответит Фитиль. В наступившей тишине слышно было их тяжёлое хриплое дыхание.

– Ну, это… – Фитиль был потрясён не меньше остальных, но сразу признать своё поражение не хотел, а потому озлился. – Кто снёс, кто снёс?.. Откуда я знаю?.. Дядя Коля шмаровоз – вот кто!.. Чего пристал?!..

– Ну-у-у!.. – разочарованно прогудела публика. Симпатии её явно переметнулись на сторону отца Серафима.

– Ты не огорчайся, – тот почесал подбородок и ласково улыбнулся своему оппоненту. – Над этим вопросом многие учёные мужи веками бились. Так что не переживай, ты не одинок, они тоже ответа не знают.

– Батя!.. Но ведь ты знаешь… Ведь знаешь, скажи!.

– Знаю.

– Ответь!.. Не томи! – Василий предвкушал полную и окончательную победу.

– Не было никакого яйца.

– Как не было?!

– Очень просто. Это первая курица снесла первое яйцо.

– А она сама откуда вылупилась?

– Ниоткуда. Её Господь сотворил.

– Поняли, придурки?! – торжествовал Щипач. – Не было вовсе яйца!.. Не было!.. Господь сотворил!.. Ну, батя!.. Ну, молоток!.. Вот оно – доказательство!.. – торжествовал Щипач. Но вдруг осёкся и испуганный обернулся к отцу Серафиму.

– Отец, слыхал я, будто на том свете самоубивцев не принимают! Даже таких, как я, пускают, а этим… – он кивнул на Степана, – ворота закрыты наглухо. Скажи, брехня или как?

Серафим удивился.

– А ты, Василий, с чего это забеспокоился?

– Не, ты токо не думай!.. Я же не… того… Степана, бедолагу, жалко. Что он в этой жизни, кроме Ленина, видел?.. Нужду да колючку. А закончил и вовсе в петле, – он сжал кулаки. – Вот ведь как!.. Понять не могу, для чего мы на свет рождаться должны?.. Неужто для горя только?!.. Да это же… Несправедливость одна!..

Ему так хотелось выругаться!.. Но бедняга невероятным усилием воли вынуждал себя глотать матерные слова, морщился, страдал нестерпимо и, в конце-концов, онемел.

Отец Серафим прошептал про себя короткую молитву, широко перекрестил покойного Филимонова и вместе с Павлом вышел из барака.

На тёмном, почти чёрном небе яркими точками горели звёзды, а над изломанным краем тайги белым холодным шаром вставала полная луна.

– Гляди-ка, распогодилось, – батюшка полной грудью вдохнул колючий морозный воздух. – Благодать!.. А через пару дней снег повалит, и придёт к нам долгая длинная зима.

Павел вздохнул.

– Без меня зимовать будете.

– Когда уезжать собрался?

– Как только все документы оформлю. А у нас, чтобы все нужные бумажки собрать, немалый срок нужен. Но, думаю, недели полторы хватит.

– И куда?

– В Москву. Пенсию оформить, с жильём определиться, а главное: Зинаиду надо отыскать. Не знаю как, но попробую… Может быть, всё-таки не ошибся я, и в "Звёздочке" Пётр на фотографии запечатлён. Если так, есть шанс. Может быть, он о судьбе Зинаиды что-нибудь знает. Если же нет, через Лубянку выяснить попытаюсь. Раз мне генеральское звание вернули, могу я, в конце концов, ответа у них потребовать, где моя жена. Последний раз я её во время очной ставки видел. Месяца через три после ареста…

И, сам того не желая, он вдруг увидел её перед собой. Маленькую, хрупкую, такую безпомощную… Увидел так ясно, так отчётливо, что казалось, протяни руку и можешь коснуться её лица. И забытый запах «Красного мака», её любимых духов, тревожно защекотал ноздри. И воспоминания навалились на него всей своей неизбывной тяжестью.

Следователь Тимофей Семивёрстов – высокий добродушный увалень с колючим бобриком рыжих волос на голове – усадил Зиночку напротив Павла, а сам устроился между ними, присев на краешек письменного стола.

– Зинаида Николаевна, я хочу вам пожаловаться на вашего мужа. Он у вас такой непослушный! Честное слово. Совсем не хочет нам помогать. Молчит, не хочет с нами совершенно разговаривать. А ведь, кажется, интеллигентный человек!.. Нам так немного от него нужно. Уговорите его подписать протокол. Какую-нибудь закорючку вот здесь поставить. Всего-то!..

Зиночка не плакала, но была так напугана, что никак не могла унять нервной дрожи. Её бил озноб, она кивала головой и, не отрывая глаз от сидящего напротив Павла, только повторяла.