И вдруг шальная мысль пришла генералу в голову.

– Вы христианин?

– Я грузин, – с достоинством ответил Автандил. – А среди грузин я ещё не встречал вероотступников.

– И я христианин, – с не меньшим достоинством сказал Павел Петрович. – Значит, перед Господом нашим мы с вами братья. Согласны?

– Так точно, товарищ… Павел Петрович, – Гамреклидзе расплылся в улыбке. – Позвольте только перед выездом домой позвонить? Очень нужно, честное слово.

Троицкий кивнул и грузин почти сорвал с рычага трубку. Потом что-то темпераментно, очень горячо говорил по-грузински. В конце короткого разговора издал горловой утробный звук, означавший, по-видимому, наивысшую степень удовлетворения, бросил трубку на рычаг и обернулся к Павлу Петровичу. Глаза его светились самым настоящим счастьем.

– Моя колымага к вашим услугам, товарищ… Троицкий. То есть брат Троицкий. Прошу! – и шикарно распахнул перед вновь обретённым "родственником" по вере дверь полулюкса.

Колымагой Гамреклидзе оказался "опель-капитан" производства тысяча девятьсот тридцатого года.

– Трофейный, – пояснил он. – Я не в окопах, я на трудовом фронте воевал. Диабет у меня с шестнадцати лет, вот и забраковали меня вчистую. Но погоны всё-таки нацепили и отправили в гараж возле Крымского моста. Знаете, там раньше самые большие склады продуктов в городе находились? А после революции какая-то умная голова решила: лучшего места для спецгаража в Москве не найти. Продовольствие увезли, машины поставили. Так вот, я все четыре военных года из продуктового гаража не вылезал – очень важную шишку по Москве катал… Сначала на "ЭМКе", а с августа сорок четвёртого на этом самом "опеле". Туда-сюда. От дома – на работу, с работы – домой. От тоски, как паршивая шавка, подыхал. Люди на фронте кровь свою проливали, а мы с ним по Москве катались: из Хамовников – на Лубянку и обратно. Редко, когда в другие места заезжали. Он недалеко от писателя Льва Толстого жил. Ну, а на Лубянке известно, какие заведения помещаются: "Детский мир" и оно – это самое… Тогда, правда оно – "это самое" – не КГБ, а МТБ называлось.

– Значит, "шишка" эта в МТБ служила? – поинтересовался Троицкий.

– Служила?!.. Если бы ты знал, генацвале, как она служила и что мой незабвенный товарищ Егоров Вэ Пэ из себя представлял!.. Он даже не завхозом, нет… Он… Не могу сказать точно, как его должность в отделе кадров называлась, знаю одно: он на Лубянке всеми дворниками и уборщицами заведовал. Главнокомандующий мётлами и половыми тряпками МТБ СССР!

– Никогда не думал, что бывают такие должности, – развеселился Павел Петрович.

– А как же?!.. Кто-то ведь должен говно за начальством убирать? Должен. А кто-то должен этим важным процессом командовать? Обязан. Иначе безопасность страны окажется под угрозой!.. Вот почему мой дорогой Вэ Пэ – главный говночист госбезопасности Советского Союза в чине подполковника состоял! Представляешь?!.. Ещё одна звёздочка на погонах, и он бы папаху на своей лысой башке таскал! Как самый настоящий горец!.. Больше скажу, почти перед каждым праздником на его кителе новая медаль появлялась, а то и орден! Отважный человек был! Почти герой!..

– А как его машина у вас оказалась?

– В сорок шестом товарищ Егоров прямо с конвейера автозавода новенькую "Победу" получил, а у меня – демобилизация. Я к нему в кабинет зашёл, чтобы, значит, последнее "прости" сказать, а он обнял меня, расцеловал в обе щеки, а когда я ему ключи от "Опеля" протянул, взял их, повертел в руках и шикарно так, знаешь, на стол бросил: мол, "не нужна мне эта рухлядь, владей!" Как он с начальством гаража договорился, не знаю. Да мне собственно наплевать, но с того дня я этой ласточкой вот уже больше десяти лет владею. И хорошая машина, скажу вам. За всё время ни одной серьёзной поломки. А теперь, товарищ генерал, закройте глаза, пожалуйста. Подъезжаем. Мне бы очень хотелось, чтобы вы эту сногсшибательную красоту не по капельке, а одним залпом выпили.

Павел Петрович послушно закрыл глаза.

Машина остановилась.

– Приехали.

Автандил взял своего пассажира под руку и помог выбраться из машины на свежий воздух. На них тут же пахнуло прелым осенним листом и влажной землёй.

– Теперь можно открыть глаза, Павел Петрович. Смотрите.

Прямо перед ними, насколько мог видеть глаз, распластался вечерний город. Мириады дрожащих огоньков то вытягивались прямыми ниточками вдоль новых проспектов, то безпорядочно путались в безконечном лабиринте старых московских улиц и тупиков и, весело подмигивая, убегали почти к самому горизонту.

От этой неоглядной широты дух захватывало.

– Где мы? – только и смог вымолвить он.

– Ленинские горы, – Гамреклидзе был доволен произведённым эффектом.

– Почему я никогда не был здесь раньше? – то ли спросил, то ли удивился Павел Петрович.

– А вы никак не могли здесь раньше быть, товарищ генерал. Эту площадку для обзора только в пятьдесят третьем открыли. Вместе с университетом… Вы назад обернитесь.

За их спинами гвоздём протыкало небо новое здание МГУ. Его правильная симметрия после величавого простора вечернего города была невероятно скучной и унылой. До тошноты. И вообще, своими очертаниями эта высотка, впрочем, как и все её сёстры, очень напоминала детсадовский домик, построенный из деревянных кубиков, а своей наглой помпезностью нарушала все представления о пространственной гармонии. Во всяком случае, так показалось комбригу Троицкому.

– И сколько же таких монстров в Москве успели отгрохать? – спросил он.

– Пять, – с гордостью ответил лучший знаток Москвы. – Но это – самое лучшее, самое полезное… По-моему… – и добавил небрежно. – Тут мой сын Гиви учится… На первом курсе. Только в этом году поступил.

Однако сквозь эту небрежность явно просвечивала отцовская гордость за своего умного сына.

– Поздравляю, товарищ Гамреклидзе. В моё время поступить в Московский университет было… Ох, как непросто!..

– А сейчас?.. Практически невозможно.