«Посмотрите на себя в зеркало, — попросила она. — В сентябре, когда в Калифорнии будут гореть леса… Посмотрите в зеркало, что вы видите?»

Он сказал после долгого молчания. Он не хотел это «вспоминать», потому подсознательно сворачивал на телевизионные картинки, полагая, что сам присутствует и видит сверху, как горят эвкалиптовые рощи и спасаются бегством стада животных…

Мэри уйдет к другому, вот беда. В сентябре он не увидит Мэри в зеркале рядом с собой, он увидит ее спину. Мэри не оборачивается, а он стоит на пороге, смотрит ей вслед, и у него нет сил даже крикнуть: «Что же ты делаешь, сука?» Он так думает, но слова застряли в горле, невозможно пропихнуть их наружу. Спазм…

У него действительно случился спазм, голос пресекся, и она прекратила сеанс, сказала: «Возвращайтесь, Томас. Вы лежите на кушетке и ничего не помните».

Он и не помнил. У него было хорошее настроение, он не подозревал, что ждет его в сентябре.

Она прослушала запись после его ухода. Она была довольна, ее гипотеза подтверждалась. Для доказательства нужно было дождаться сентября, не так уж долго — полтора месяца.

В сентябре Томас Холлборд впал в депрессию, потому что Мэри его оставила, дура, идиотка, ничего не соображает в жизни…

Пришлось лечить пациента от депрессии медикаментозно, обычный психоанализ не помогал. И она ведь знала, могла еще в июле сказать ему… И что? Он иначе отнесся бы к поступку Мэри? Ушел бы сам?

Будущее — зыбкая поверхность, покрытая тончайшей корочкой, по которой так трудно пройти до нужного места…

Она не стала проводить с Холлбордом новых сеансов прегрессии, хотя понимала, что теряет прекрасную возможность. Но нет, не все сразу, нужно постепенно, она-то, в отличие от прочих, знает уже, как действовать, чтобы получать о будущем не фантастические, а точные сведения.

Всего лишь правильно, с соблюдением всех научных методик, проводить эксперименты. Наука всегда выигрывает у квазинауки. Без контрольных погружений даже не стоит оценивать правильность предсказаний. В одном сеансе, обязательно в одном, нужно проводить и погружения в прошлое, и прегрессии, а предварительно в обычном разговоре расспросить и записать важнейшие даты и события из прошлого пациента. Будущее предсказывается правильно только в том случае, если прошлое в состоянии погружения полностью совпадает с рассказом о реальном прошлом.

Казалось бы, это и так должно было быть ясно любому, кто занимался психологическими экспериментами с людьми, способными, как Кейси, видеть свое и чужое будущее.

Множество самых разных поступков, решений, явлений могут привести к одной и той же точке в настоящем. Настоящее — как узловая станция на разветвленной железной дороге, куда сходятся и откуда расходятся десятки, сотни, может, миллиарды путей. И если смотреть вперед, на рельсы, многочисленными линейками уходящие к горизонту, как узнать, которая из линеек — правильная? Какая вышла из реального прошлого, а не из другого, альтернативного?

Практически все ясновидцы (Кейси не исключение, ибо правило это исключений не знает, как любой закон природы) видели НЕ СВОЕ будущее. Предсказывали не для того мира, в котором жили. Потому и ошибались в большинстве случаев. Иногда им везло: они попадали на правильную реальность (или близкую к правильной, ведь есть миры, похожие друг на друга, почти не различишь), и тогда их прогнозы сбывались, это становилось сенсацией, об этом писали, говорили: Кейси предсказал дату окончания Второй мировой войны! Да, предсказал, случайно оказавшись в той реальности, где война закончилась восьмого мая 1945 года. А сколько раз он шел по другим ветвям и предсказывал землетрясение в Калифорнии, которое, конечно же, случилось и, конечно же, погрузило полуостров на дно океана, но не в нашей будущей реальности!

— Меня приговорят к смерти!

Он наконец сказал. Он пришел с этой мыслью. Он действительно решил ее убить, надеясь, что тогда…

Господи… Какая каша у него в голове! Бедняга…

Ей стало жаль его. Ей всегда было его жаль — с первого сеанса, когда он лежал на кушетке, скорчившись, подложив ладонь под щеку, в позе маленького ребенка, который ждет, чтобы его успокоила мама.

Каждый сеанс они начинали с того, что Питер вспоминал — не будущее, а прошлое. Они разговаривали, и монотонный голос доктора Вексфорд погружал пациента в транс. Не в сон, Питер видел все, что происходило в кабинете, реакции зрачков оставались нормальными, а слух улавливал, как включался и выключался холодильник в маленькой кухоньке, где Леонсия готовила себе бутерброды, а иногда чай или кофе для пациентов, если возникала необходимость.

Она никогда не пила кофе с Питером. Они так долго общались, она так много о нем знала, но почему-то ни разу они не сели за маленький кухонный столик, она не разлила по красивым фаянсовым чашечкам терпкий напиток…

— Питер, — сказала она. — На кухне есть кофе. Растворимый, но это неважно. Приготовьте себе.

— Не указывайте, что мне делать! — голос едва не сорвался на визг. — Вы слышали, что я сказал? Меня приговорят к смерти! Я это видел!

— Питер, это только сон. Страшный, дурной. Кошмарный сон.