Намереваясь хорошенько отдохнуть для предстоящего вечера, Скип взял свой альбом для набросков и цветные карандаши на прогулочную палубу. Там он был один; население все было на работе или в школах. Мне нужно попробовать нарисовать волны, а не делать их.

Вид взывал к тысячам разнообразных картин. Внизу за ограждением из необработанного красного дерева и веревочной сетки надпалубные сооружения падали вниз и вперед, по направлению к корме, время от времени немного подаваясь назад и вверх к реям, в лабиринте множества теней, не похожих на пастельно-белые тени, отбрасываемые по течению Гранд Каньона. Часто эта суровость смягчалась миниатюрными парками или висящими садами. Впереди остальные суда флотилии были разбросаны на многие километры. Служебное судно с узким корпусом плыло ближе всего, гул его машин доносился до него. Несколько дальше приземистый корабль-фабрика перерабатывал бурые водоросли, которые выращивались повсюду; вода вспенивалась добела у всасывающих и выводящих труб устройства, которое экстрагировало минералы; траулер был на более далеком расстоянии, почти на краю видимости. Видавшие виды корабли морских бродяг были обожжены ветрами, с корпусами, покрытыми у носа королевской синей краской, которая давала отчетливый зеленый оттенок под водой и мягкий, почти черный, на корме, все время передвигающимися и живущими переменами, как сменяющаяся кровь в человеческом сердце. Бриллиантовая пыль сверкала и танцевала, освещаемая мягким солнцем с доброго неба, где дрейфовало несколько светлых облаков.

Сбалансированный «Ормен» не подвергался качке, и его ядерный двигатель не производил ни дыма, ни шума. Низкая вибрация проходила через корпус корабля, снова напоминая Скипу о биении пульса внутри него самого. Океан волновался, гудел, шипел, смеялся под убаюкивающей прохладой ветра, который нес запахи соли, йода, озона. Ветер ерошил Скипу волосы и пытался поиграть с его блокнотом для набросков. Он весело ругнулся на него, потому что ему нравилась песня, которую пел ветер о том, сколько миль он пропутешествовал, пока добрел сюда.

— Доброе утро, мистер Вейберн.

Он обернулся, застигнутый врасплох ее сопрано.

— А, доброе утро, доктор Кан… мисс Коэн. — Черт побери! Мне же полагается ей подыгрывать пока… если она не раскроет, кто она такая, сама.

Она посмотрела на него удивительно спокойно.

— Кантер, вы хотели сказать? Не вы первый. Я действительно похожа на нее. Неудивительно. Ведь мы почти что двоюродные сестры.

— О, ну тогда я буду единственным, кто не станет умолять вас рассказать подробности жизни вашей знаменитой родственницы, — отвечал Скип, воздавая молитву любому Богу, который мог ее принять. — Я могу поспорить, вы с ней редко видитесь.

— Вы выиграли.

То, что она могла легко обманывать, указывало на ее быстрое выздоровление. Более того, в то время как ее туника и слаксы создавали контраст в аккуратности с его небрежной одеждой, их цвет лютика должен отражать некоторую степень ее хорошего настроения. Ее потерянный вес начал уже возвращаться; выступающие скулы и нос с горбинкой все еще выдавались на узком лице. Однако волосы, завязанные конским хвостом, блестели эбонитом, раскосые и действительно прекрасные глаза больше не были обрамлены темными кругами, губы — их оставшаяся бледность не была скрыта под косметикой — кривила улыбка, которая была едва заметна, но немножко пугающа, несмотря на то, что улыбка была умной.

— Мне не хотелось бы вас избегать, но и беспокоить тоже не хотелось бы, — сказал Скип. — Жена адмирала сказала мне, что вам нужен отдых.

— Я ненавижу… кажется грубым, — сказала она, колеблясь, — Миссис Грандстад сказала все верно. Найти вас, поднявшись сюда… — Она вытащила сигарету из кошелька на ремне и прикурила.

— Пожалуйста, не подумайте, что вам нужно поддерживать разговор. И я в самом деле могу уйти. Много тут всего такого, что может отвлечь меня от печальных дум, или наоборот, погрузить в них, в зависимости от случая.

Ее улыбка ожила, стала немножко шире.

— Да, я заметила, вы бродите туда-сюда. Пускаете пыль в глаза, а? И я вижу, вы — художник?

— Не беспокойтесь об этом. Боюсь, что мои волны не могут никак соперничать с волнами Хокусаи.

— Могу я посмотреть? — спросила она. Он вручил ей блокнот. Она изучила его рисунок с тем, что как он верил, было одобрением. — Ну, почему же, это — превосходно. Как вы уловили места интерференции… У вас есть еще? Можно мне пролистать?

— Если желаете. В основном это — рисунки. Или карикатуры. Вот это, например, я нарисовал на вертолете, который привез меня сюда.

Смех, слабый, но смех, вырвался у нее. На рисунке были два настоящих викинга в шлемах с рогами и в кольчугах, которые стояли на берегу фьорда, наблюдая, как плывет мимо одинокий корабль. Один говорит другому: «Он — отличный мирный парень, знаешь ли». Голова на носу и хвост на корме были похожи на мышиные.

— Я уверена, вы могли бы продавать такие вещи, — сказала она.

Скип пожал плечами.

— Иногда я так и поступаю, особенно в маленькие городские газетенки. Большие периодические издания отвечают слишком медленно. Есть вероятность, что когда они отвечали, я уже уматывал куда-нибудь, не оставив адреса для пересылки почты.

— Неужели? — Она вернула ему блокнот и медленно затянулась сигаретой, разглядывая его искоса. — Как это?

— Я — бродяга. Мигрирующий торговец всякой всячиной, потешник, можно это и так назвать, и скажу вам, это — способ прокормиться.

— Простите меня, но вы кажетесь слишком молодым для этого.

— Не моложе, чем есть на самом деле. Официально я достиг совершеннолетия четыре года назад. Именно тогда-то я и пустился в странствия.

Конечно, он пытался сделать это двумя годами раньше, но был пойман. Офицер, который арестовал его, доставил в камеру, похожую на крысиную нору, применил к нему искусно отработанные меры физического воздействия. Поскольку его тяга к путешествиям привела к еще большим трениям в семейных взаимоотношениях, родители согласились на его «заключение» в подростковый реабилитационный центр сроком на три месяца. Там начальство не было жестоким, но скоро его стало тошнить от скуки.