Ну, как говорится «На нет, и суда нет». Силантий Семенович, было, опечалился, но Прозоровский, глянув на его сапоги, покрытые пылью, молвил:

– А вот карету я тебе дать могу. Больно мне смотреть, как ты князь, ноги свои стаптываешь, бродя по дороге.

– Спасибо хоть на этом Алексей Петрович, – поблагодарил князя Ельчанинов. – Работы предстоит много, и не всюду успеешь пешочком.

Это было уже в конце разговора, а с начала воевода Прозоровский очень обрадовался Силантию Семеновичу. Пару раз даже повторился, что ждал приезда князя давно. Дескать, и крепость не хотели начинать строить, без представителя государя, да вот только архиепископ Афанасий настоял, того не дожидаться. На что Ельчанинов сказал:

– И правильно сделал. Ослушаться приказ Петра – преступление, но оно не такое страшное, по сравнению со сдачей злобнейшим шведам града. А с ним единственного морского пути в Европейские государства. Прозоровский кивнул в знак согласия.

– Я велел укрепить остроги: Сумский, Кольский и город Кемь. Выделив для этой цели, аж цельных триста человек – солдат. Кроме того, сейчас народ копает рвы и вбивает сваи. Даже архиепископ пожертвовал для сего богоугодного дела, – воевода так и сказал: «богоугодного дела», – кирпич, камень, известь, щебень да лес.

– А лес то для чего? – уточнил Силантий Семенович, не знакомый с планами строительства крепости.

– Так это, для свай. Сейчас в работе участвуют все крестьяне соседних деревень. Для работ собраны деньги, в доле – один рупь с каждого двора.

– И с вдов брали? – уточнил Ельчанинов, вспомнив Евдокию.

– И с них. – Подтвердил князь Прозоровский.

Укорять за такие действия воеводу Силантий Семенович не посмел. Тот, небось, клич бросил, и добровольцы понесли. А что ему, гнать несчастных женщин. Не дай бог обидишь еще. Дело то, и тут князь Ельчанинов вспомнил слова Прозоровского: «богоугодное».

– Вот и приказ, на площади государя прочитали, перед поморами, – продолжал воевода, – чтобы те на морские промыслы не хаживали. И все ради «опасения воровских кораблей». Да разве их удержишь.

Они еще долго разговаривали. Воевода больше спрашивал о Москве. Интересовался и Нарвской конфузией.

– Силен злодей, ой силен, – ворчал Прозоровский. А когда разговор приблизился к завершению, спросил:

– Может тебе и твоим людям помощь требуется?

Ну, а дальнейший разговор вы уже знаете. Помощь оказалась в виде кареты. Ельчанинов даже вздохнул с грустью. На душе вдруг стало тяжко, что Егор так и не почувствует во всей красе море, о котором мечтает. Уже на пороге, воевода остановил князя.

– Слышь князь, Силантий Семенович, – молвил он, – ты бы сперва архиепископа проведал, а уж потом на стройку ехал.

– Заеду, Алексей Петрович, обязательно заеду.

– Вот и замечательно. Пока обстраивайтесь. А закладку крепости мы на… – тут Прозоровский задумался, что-то быстро в уме посчитал, и проговорил, – на 12 июня.

– На двенадцатое, так на двенадцатое.

Прохладный ветерок, неприятно дует в лицо, пытается сорвать с головы треуголку. Андрес рукой придерживал шляпу и смотрел вдаль. Непривычно, казалось, что можно замерзнуть, а ведь на дворе было лето. Поручик Афанасий Иванович Крыков слушал, как зачитывал царский приказ князь Ельчанинов. Морщился, может быть от холода, а может, и нет. Иногда кивал. Казалось, он не доволен присланным человеком из тайного приказа, боялся, что Андрей Золотарев прознает тайны, которые государю знать не ведомо. И донесет. А у Крыкова, как у любого человека есть тайны. Не всеми действиями Петра Алексеевича поручик был доволен. Когда Ельчанинов замолчал, оглядел Золотарева и сказал:

– Придется его в стрелецкий мундир переодеть. Боюсь, он в этой европейской одежде, будет сильно выделяться среди моих стрельцов. И тогда грош цена ему. Любой негоциант неладное заподозрит.

– Верно, подметил господин поручик, – согласился князь, – поэтому и разрешено сержанту Андрею Золотареву сменить голландский камзол, на стрелецкий кафтан.

– Ну, что ж раз можно, то пусть ступает в дом, и переоденется.

– Ступай, – молвил князь, как старший по званию, и Андрей Золотарев (а мы теперь так будем называть Андреса) направился в небольшой дом, что стоял на возвышенности, почти у самого берега.

Он открыл дверь и вошел в сени. Сидевшие на лавке у стены двое стрельцов встали.

– Андрей Золотарев, – представился эстонец, – прислан в ваш таможенный приказ, для несения службы.

Стрельцы переглянулись. Гость говорил складно по-русски с небольшим непривычным говором.

– Господин попутчик велел сменить сей европейский камзол, на стрелецкую одежду.

– Повезло же тебе Андрей, – проговорил старший из стрельцов. – Завалялась тут одна. Словно тебя ждала. Немного молью поеденная, но для службы сойдет. Проходи в комнатку и переодевайся. – И показал рукой на дверь.

Золотарев поклонился и вошел в горницу. Осмотрелся. Это скорее был арсенал, чем гардеробная. Сабли, ружья, пистоли. В углу небольшая бочка. Андрей предположил, что, скорее всего с порохом. На лавке красные шаровары, белая рубаха. На стене подвешенный, на деревянной клин, кафтан. Рядом шапка, обшитая мехом. В углу, на полу, юфтевые сапоги.

Золотарев снял все свое и аккуратно, сложил на лавку. Надел стрелецкую одежду, и вы шел в сени.

– Ну, вылитый Иван-царевич, – молвил старшой. Затем протянул руку и сказал, – меня Николой зовут. Это Неждан, а это Фрол. Заходил Крыков и интересовался готов ли ты? Он ждет тебя на улице.