— Сведьебонд изувечил рейтара.

— Его принудили. Он свой дом оборонял.

— Но теперь Клевен может схватить его и предать суду.

— Сын мой ушел в лес, и никто не отнимет у него воли.

— Да, но только если он неподвластен Клевену.

Господин Петрус Магни озабоченно обвел гусиным пером вокруг рта. Матушка Сигга — женщина темная, неученая, и ей неведомо, что долг и право дворянина сажать в темницу и предавать суду подвластных ему людей. Если крестьянин свободен, он может уйти в лес и жить там, сколько ему вздумается, но если Сведье числится крестьянином Клевена, то владелец вправе схватить беглеца и передать его ленсману. Это-то и было худо, но пастор не хотел огорчать матушку Сиггу и ничего не сказал ей.

— Сведьебонд будет хорониться в лесу, покуда ему не вернут его права, — сказала матушка Сигга.

— Однако весьма прискорбно, что он прячется по кустам вместе с бродягами, объявленными вне закона.

— Я не скорблю о своем сыне.

Уязвленная гордость слышалась в голосе матушки Снгги.

— Он страдает вкупе с виновными.

— Тот, на ком нет вины, не может страдать заодно с виновными.

Исхудалая старушка стояла, гордо выпрямившись перед своим духовным пастырем. Господин Петрус Магни почувствовал укол в сердце и отвел глаза от ее упрямого взгляда. Сам господь указывает слуге своему на его заблуждение, ибо речь его была неправедной. Не должно скорбеть о том, кто страдает за правое дело. Тот, кто не совершил никакого злодеяния, не может претерпеть зло, даже если его бренная плоть и пострадает в земной юдоли.

Кроткий и благочестивый человек может претерпеть все тяготы жизни в эти лихие времена, ибо твердо знает; все, что свершается, есть лишь призрак и заблуждение, и это не задевает его нетленной души. Евангельскую истину изрекли уста крестьянки, и господин Петрус Магни усмотрел в этом перст божий, равно как и в том, что она принесла мясную десятину в пасторскую усадьбу. Сам бог велит ему вступиться за Сведье.

— Прежде мы могли пойти к королю, — продолжала матушка Сигга, видя, что пастор все не отвечает ей. — Может ли теперь простолюдин предстать перед троном и принести жалобу королеве?

Господин Петрус Магни сидел в величайшей растерянности, но нежданно господь вразумил пастора, и чело его разгладилось:

— Я помогу вам добиться правды, матушка.

— Неужто господин пастор возьмется хлопотать за нас?

— Помогу вам, если богу будет угодно.

— Храни вас господь за вашу доброту, заступник вы наш!

Взгляд господина Петруса Магни упал на лежащее перед ним начатое письмо, и пастора словно осенило. Он объяснил матушке Сигге: это письмо он пишет своему собрату и другу, который отбывает в Стокгольм на сословный собор, и он попросит его изложить на соборе дело Сведьебонда. Выборного священнослужителя должны допустить к королеве, и, быть может, она приклонит к нему слух свой. Имя жестокосердного помещика Клевена должно быть названо во всеуслышание. Безбоязненный и прямодушный священнослужитель, который не гнет спину перед высокородными господами, может с церковной кафедры рассказать о злодеяниях помещика, а друг его — человек прямодушный, сострадающий беднякам. Теперь им остается только молиться и просить всевышнего смягчить сердце молодой королевы и оберечь ее от вероломных советчиков.

— Мы поможем вам! Если будет на то воля божья!

— Велика ваша доброта ко мне, грешной, господин пастор!

Матушка Сигга сокрушалась при мысли о том, что она с самой весны ис причащалась. Она не заслужила такой доброты. Но она была теперь уверена, что господин Петрус Магни поможет ей.

Правда, он то и дело повторяет: «если будет на то воля божья», «если будет угодно богу», но оговорка эта не смущает матушку Сиггу. Ведь воля всевышнего и воля пастора едины. Бог хочет одной лишь правды, ибо не мог бы хотеть иного. Того же хочет и добивается господин Петрус Магни, ибо этого он хотел и добивался все восемь лет, что был пастором Альгутсбуды. Стало быть, то, что угодно богу, угодно и господину пастору.

А богу угодно, чтобы Сведьебонд воротился в свою родовую усадьбу и вернул свои права. И против этого бессильны все помещики, фохты и наемники, будь их хоть видимо-невидимо.

Успокоенная и обнадеженная, отправилась матушка Сигга в обратный путь. Лошади у нее не было, и из дома до пасторской усадьбы ей пришлось идти пешком. Дорога до Альгутсбуды была длинная, еще задолго ди того, как вдали показалась колокольня, старые, натруженные ноги матушки Сигги стало жечь и ломить, точно их стегали кнутом. Но теперь, уповая на помощь божью и посулы господина пастора, она возвращалась домой легким, молодым шагом, не чувствуя боли в ногах.

После того как старая крестьянка покинула усадьбу, господин Петрус зашел в поварню к матушке Бригитте, чтобы взглянуть на баранью ногу.

Это был окорок молодого барашка, но до того тощий и высохший, что тошно было глядеть на него. Верно говорила матушка Сигга — весу в нем было не больше шести фунтов. Пастор повертел постную, жилистую баранью ногу. И тут вспомнились ему жирные, откормленные телята, которых приводили когда-то из Брендеболя в пасторскую усадьбу. Это были отборные семинедельные молочные телята, вспоенные жирным, неснятым молоком. Мясо у них было вкусное, сочное. Куски жареной телятины таяли во рту, точно мед.

Господин Петрус Магни стоял в поварне, держа в руках тощую, жилистую баранью ногу, и в душе его поднимался гнев против дворян, посягнувших на права духовного сословия.

Отныне три податных хозяйства Брендеболя находятся под властью Убеторпа; деревня Брендеболь входит в помещичьи владения.

Как только взойдет солнце и пропоют петухи, крестьяне собираются, чтобы идти на барщину в господскую усадьбу. Они выходят из низеньких дверей своих домов, потягиваясь после сна, вялые и безрадостные. Смотрят на пашни, которые всё еще называют своими, хотя их земля теперь принадлежит помещику. Они бросают взгляд на свои поля, а потом идут возделывать чужие. Они поджидают друг друга, стоя на пороге, а затем, собравшись небольшой кучкой, медленно трогаются в путь.