— Люди добрые, да что же это у криницы случилось?.. Средь бела дня ни за что ни про что фрицы женщину подстрелили!

Это кричала бабка Федорка. Петя узнал ее издали по маленькому росту, по красным сандалиям и по белому платку с горошками. Бабка петляла от одного дома к другому и просила добрых людей сказать, не проходил ли тут фельдшер.

Петя видел, что через калитки и каменные заборы оробело начали выглядывать люди. Некоторые решились выйти на улицу, подойти к беспомощно остановившейся бабке Федорке и стали ее расспрашивать. Бабка, будто сразу отвечая на вопрос и тех, кто ее окружали, и тех, что стояли у калиток, за заборами, начала громко выкрикивать:

— Да Марию Кленову подстрелили! И подумать только, за что подстрелили!..

Немного успокоившись, бабка Федорка на всю улицу стала рассказывать. Оробелых, осматривающихся людей около нее собралось больше.

Петя Стегачев тоже подошел к бабке. Губы у него были поджаты, а черные брови под меховой оторочкой шапки-треушки мелко вздрагивали. Он слушал бабку, но никак не мог понять, правду она рассказывает или нелепую выдумку. Мария Кленова, отбиваясь от назойливой ласки эсэсовского обер-лейтенанта, со смехом плеснула в него из ведра. Фуражка обер-лейтенанта полетела с его головы. Сам обер-лейтенант обалдело остановился и был смешон, как мокрый петух. Глядя на него, женщины стали смеяться. Тогда эсэсовец кинулся за убегавшей Марией Кленовой, несколько раз выстрелил и ранил ее в плечо. Потом прибежали другие эсэсовцы, отобрали у женщин ведра и под выстрелы прогнали их от колодца.

Петя, опустив голову, вместе с вереницей людей шел за бабкой, прислушиваясь к отрывочным разговорам своих спутников.

— И нужно ей было заводиться с захватчиками, — вздохнул остроносый, худенький старичок, опиравшийся на костылик.

— Дед Федот, по-твоему, его надо было обнимать и шептать ему на ухо: «Родненький… золотенький…»

— Мария не из таких.

— Вон ведут ее.

— И фельдшер с ними.

Обе встречные вереницы людей слились в одну. На улице стало почти тесно. Теперь все медленно шли в одном направлении — провожали домой Марию Кленову. Она немного побледнела. Опираясь рукой на плечо матери, не стонала, шагала осторожно, но почти свободно.

— Пойдем и мы, — твердо сказала Пете его попутчица.

Толпа уже пересекла переулок, прошла половину следующего квартала, когда из переулка показалась фашистская легковая машина. За ней мчалось около двух десятков мотоциклов. В люльках мотоциклов сидели автоматчики; увидев толпу русских, автоматчики принялись наводить порядок — кричать и стрелять вверх.

Люди хлынули к заборам, к подворотням, а потом во дворы. Тех же, кто остался на середине улицы, мотоциклисты оцепили. Легковая машина вырвалась вперед и оказалась прямо против застывшей толпы.

Из кабины вышел офицер. Что это офицер, Петя, стоявший в отдалении, догадался по его длинной шинели, по высоченной фуражке с большой кокардой. Таких фашистских офицеров он видел на страницах газет и журналов…

Офицер заговорил, неестественно растягивая слова:

— Почему без разрешения собирался? Кто позволял? — ткнул он пальцем, как штыком, в тех, кто оказался в оцеплении. Узнав, что недавно произошло около криницы, он еще крикливей заговорил: — Что есть германский солдат на завоеванной территории? — И, не ожидая ответа, как хвастливый учитель перед школьниками, ответил на свой вопрос: — Германский солдат на завоеванной территории — маршал, неприкосновенная личность. Как же вы смел лил вода на него?

Бледнея и часто дыша, Петя следил за движениями офицера, ловил каждое его слово, чтобы глубже понять происходящее. Незаметно для себя он медленно приближался к оцепленной толпе. Он уже перешел переулок, когда фашистский офицер, обозвав молчавших советских людей сборищем и бандой, потребовал, чтобы около раненой остались только ее родственники, а все прочие немедленно расходились бы по домам.

Униженные люди со стыдливой опаской выходили из оцепления, стараясь незаметно пронырнуть между автоматчиками. Через несколько секунд около неподвижно стоявшей Марии Клеповой осталось не больше десятка человек. Они стояли спокойно, не оглядываясь по сторонам, и твердо выдерживали гневный взгляд офицера.

Петя всем сердцем понял, что люди, оставшиеся с Марией Кленовой, близки ему, что сейчас ему надо быть вместе с ними.

— Такой большой родия не может быть! — с негодованием взвизгнул фашистский офицер.

— Почему не может? — закричал Петя и пошел, чтобы проскользнуть мимо автоматчиков и стать около Марин Кленовой, но его кто-то прочно схватил за пальто. Ом оглянулся. В своей надежной руке его держал Игнат Бумажкин и назидательно говорил ему:

— Дурной. Прибьют и отцу с матерью за тебя пятака не дадут. А мне ты нужен.

Он отшвырнул Петю назад, а сам, минуя автоматчиков, подошел к офицерской машине. Он снял перед офицером свою черную кепку с огромным козырьком и почтительно заговорил:

— Господин германский офицер! Тут родичей, если посчитать хорошенько, наберется не более двух-трех человек. Вот это будет мать подстреленной Маньки Кленовой, а это ее двоюродная сестра… Фамилия ее будет, значит, Жорина… Ну, а прочие все лишние.

Игнат повел усами и красноречиво показал ладонью, что всех остальных надо гнать, как метлой мести. Офицер засмеялся и, узнав, с кем он имеет дело, весело распорядился: