— Конечное дело, согласен. Я думаю, что с гуждвора и мне в карман кое-что попадет.

— Должно, — усмехнулся Бумажкин.

Приплюснутый нос старосты вдруг наморщился, и он скучающе заметил:

— Они что-то не особо щедры на копейку. Прикажут возить бесплатно.

— Если прикажут, то мы с ними согласные, — глуховато ответил Бумажкин.

…Когда Петя вышел из рощи, он сразу почувствовал тяжелую боль в онемевших щеках, стянутых засохшей кровью. Болели губы, чувствовалось, что они были горячими, будто их натерли перцем. Под правой лопаткой ныло.

Даня, выскочив из-за камней, неожиданно появился перед Петей.

— Вот твоя шапка. Я все видал… Ты ходил узнать, что у них там?.. Тебе дали задание? — умоляюще зашептал он, оглядываясь по сторонам. — Скажи мне правду. Я буду молчать, как вон те камни. Я тебе помощником буду во всем, как Петька Чапаеву… Мы будем, как Гаврик и Петька. Помнишь, в кино?.. Знаешь книжку?

И тут-то Петя не выдержал, заплакал. Он слушал Даню, смотрел на него, а слезы скатывались на окровавленный подбородок. И трудно было Пете решить, чего больше в его слезах — горьких обид, нанесенных ему фашистами, или гордости, что выполнил партизанское задание, выполнил его так, как позволили и силы и терпение.

— Нет, я не партизан, — тихо ответил Петя.

— Неужели нет? — удивился и вздохнул Даня.

— Нет, — повторил Петя.

Даня подумал и задал второй и последний вопрос:

— Ты из города? У тебя мама, бабушка голодают?

Петя хотел сначала сказать, что у его дедушки и у мамы ноги опухли от голода, но обманывать Даню, с которым у него сейчас так много было общего, он не решился.

— Партизан я буду искать после… Как только отнесу своим в город хлеб, так и начну искать, — сказал Петя.

Даня выхватил из рук Пети заплесневелую буханку, которую ему дал Зольдке, и швырнул ее далеко в сторону.

— Ты не горюй по ней. Мы с мамой от фашистов кое-что припрятали. Мы тебе в сумочку мучицы. Ты сумочку за спину — и пошел!

Петя видел, как Даня, округлив цыгановато-черные глаза, отчетливо хлопал ладонью о ладонь, выговаривая слова «сумочка», «мучица», «пошел». Видел Петя, как Даня, сузив ресницы над похолодевшими зрачками, оглянулся на вербовую рощу.

— Петрусь, неужели мы ничего не можем им? — спросил он.

— Не можем, — ответил Петя и тут же, сочувствуя товарищу, добавил: — Пока не можем.

Даня надел кепку, похожую на измятый, высохший гриб, и настойчиво потащил Петю домой — обмыться и поесть.

— Дрынкин твой немного обождет.

В мастерской сапожника Дрынкина сегодня пообедали на час раньше. Обедали за работой, не объявляя перерыва.

Дрынкин сказал Зине, которая принесла еду и оставалась в мастерской, чтобы собрать посуду:

— Через час Петрусь уходит от нас. От побоев у него побаливает голова. В городе его полечат специалисты, и он, может, снова вернется в Мартыновку. Если захочет, я буду учить его сапожному мастерству.

Петя точил нож, похожий на коротенький вывернутый серп, и незаметно следил за Зиной. Он знал ее теперь чуть-чуть больше: знал, как она легко и умело прикладывает холодные примочки к его подбородку, к щекам; знал, что из участия к нему она обронила две слезы и не устыдилась их, а, нахмурившись, тряхнула головой и, забыв вытереть щеки, сказала: «От примочки тебе будет легче… Даю слово, что легче будет».

Он навсегда запомнит эти два дня, которые пролежал у стариков Зябенко, где жил и Виктор Гаврилович.

Зина задумчиво укладывала посуду и, слушая Дрынкина, убеждавшего ее, что Петя непременно вернется в Мартыновку, недоверчиво покачивала головой.

— Старшие его не отпустят.

— А если есть надо, а нечего, тогда как?.. Отпустят?

Петя хотел улыбнуться Зине пошире, поприветливей, но, морщась от боли, легко схватился за подбородок, где у него синел кровоподтек.

— Ты сам не захочешь в Мартыновку… Сколько болячек тут тебе наделали.

Дрынкин вздохнул и сказал:

— Вы с Данькой проводите его. Да глядите, чтобы он не попался на глаза Бумажкину. Еще станет задерживать…

— Данька Петрусю приготовил сумочку муки.

— Тяжелую? — спросил сапожник.

— Легкую.

— Легкую можно взять, даже хорошо.

Немного помолчали, и Зина сказала сапожнику:

— У дедушки собрались люди. Им надо что-то почитать. Можно «Чапаева»?

— Почитай «Тараса Бульбу». Это менее опасно и для тебя, и для слушателей… А польза нам от книги… Неумирающая польза, — сердито оборвал свою мысль Дрынкин.

В это время глухо, прерывисто затрещал старый будильник, и Дрынкин заговорил так громко, точно хотел, чтобы через приоткрытую дверь его слышали все мартыновские клиенты: