Что он будет делать?

Заранее, до того, как посыплет непроглядная метель, он подыщет глубокую лощинку или ярок. На обочине с подветренной стороны он выкопает Никитиной лопатой углубление с навесом для себя и для телят.

Чем же он будет кормить телят? Пустяки. Он нарвет им травы, а напоит из ведра, в которое наберет талого снега.

«Этим хлопцам ведь мало надо, — покосился он на послушно идущих за ним телят. — А трудности им тоже не мешает знать, зато потом!..»

И Миша ясно представил себе это «потом».

…Солнечный день. Вот он спускается по косогору в суглинистую котловину с широкой пробоиной к морскому заливу. Издали видит своих колхозников. Все женщины. Стоят на улице, которую узнаешь лишь по наваленным с боков камням. Среди женщин — мать. Она ждет, когда Миша приблизится, чтобы что-то сказать. Она, наверное, скажет: «Бабы, глядите! Это ж мой Мишка!» Ей кто-нибудь из женщин ответит: «Подумай только — и сам живой, и телят в целости привел!»

…Из толпы, вырываясь, гордо заявляет Иван Никитич: «Чепуха на постном масле! Мы вон с Гавриком и на минуту надежды не теряли».

Гаврик спросит: «Не страшно было?»

Миша скажет что-нибудь про волков… Что же такое сказать, чтоб было похоже на правду и немного испугало Гаврика.

…Ветер дул с прежним злым упорством. Ведро раскачивалось, звеня дужкой о сталь лопаты. Телята, мягкими лбами подталкивая Мишу сзади, мешали придумать, что же сказать Гаврику про волков.

Ивану Никитичу и Гаврику за широкой лесополосой, на травянистой целинной прогалине в соседстве с озимым полем, наконец удалось остановить коров.

Запыленные, потные, размазывая ладонями грязь на щеках, старик и Гаврик сошлись поговорить о беде и придумать выход из трудного положения. Злость сводила морщинистые, сухие губы Ивана Никитича, обросшие щетиной, перекрашенной пылью из седой в мутно-желтую. Часто дыша, старик спросил Гаврика:

— Ты случайно не скажешь, кто придумал такой ветер?

— Я не придумывал, — отвернулся Гаврик.

— Знаю…

Старик немного постоял с закрытыми глазами. Сухое лицо его, разрисованное грязными полосами, болезненно передернулось, и он с угрозой заметил:

— Поговорить с ветром как следует, да все равно не поймет. Гаврик, придется нам поясами спутать коров.

И старик стал расстегивать ремень, который держал брюки на его худобокой, костлявой пояснице.

— Снимай и ты свой, — сказал он Гаврику.

Когда пугливые коровы были спутаны ременными поясами, старик сухо спросил:

— Гаврила, какая будет нам цена, если заявимся в колхоз без Михайлы и без телят?

Гаврик сразу тихо ответил:

— Малая.

— Так что же развесил уши? Чего стоишь? Беги в ту лощину!

Гаврик кинулся в лесополосу. Сквозь визг раскачивающихся веток до него долетели напутственные слова Ивана Никитича:

— Кричи! Зови! Помни, что я жду!

Впервые за долгую дорогу Гаврик получил задание по сердцу и по характеру… Наверное, так же вот на фронте, как дед, командир требует от разведчика достать «языка». Разведчик давно ушел, а его ждут, ждут… Не спит командир, не спят товарищи разведчика. С чем он вернется?.. Вернется или нет?.. Командир не ест, товарищи-разведчики тоже не едят… До еды ли им?

«Товарищи, в нитку вытянусь, разорвусь, а все сделаю, как положено быть!» — думает Гаврик и бежит, отворачиваясь от ветра то в одну, то в другую сторону.

И вдруг из-за невысокого кургана, совсем близко от лесополосы, показался Миша с телятами. Он шел спокойно с ведром через плечо, и завидев Гаврика, небрежно засвистал:

— Фю-ить! Фю-ить!

Гаврик и обрадовался, и огорчился. Он недовольно подумал — не лучше ли вернуться к старику и сказать ему, что он погорячился по пустякам и может полюбоваться на своего Михайлу и на телят.

Миша догадался, что дед с коровами за лесополосой, иначе Гаврик кинулся бы к нему с печальными новостями. Догадался Миша и о том, куда Гаврик так быстро бежал и почему стоит теперь с опущенными плечами, с понурой головой.

Подойдя к Гаврику, Миша с восхищением заговорил:

— Гаврик, а здорово у вас с дедом получилось! Я же видел, что коровы понеслись на вас в атаку! Подумал: стопчут, прорвут фронт!.. Вот вы герои!.. А мне с этими хлопцами, — указал он на телят, — не трудно было… До чего послушная скотинка, — засмеялся Миша и, передавая вожжи Гаврику, сказал: — Веди ты, а я следом.