«Затихли пока, но живые и здоровые. Весною вольготней станет, тогда под каждым кустом обед и дом… Весной устроим курулес: или пан, или пропал… Дорогой дядя, до крайности нужны нам лошади, самые первейшие, чтобы огонь сверкал из-под копыт… Нужны и под седло и заводные. Кони или выручат нас, или мы с ними поляжем. Не пожалей своих рыжих, пока их не забрали у тебя. Приводи в Обрывный. Спросишь в крайней слева хате: «Кто тут продает дом под камышом на снос?»

Скрипнула дверь в горницу. Это пришла Гашка. Нельзя было разобрать, какими словами укоряла ее мать.

Аполлон вздохнул и сказал себе:

— Гашке, что ль, нужны кони?.. Незаметно сведу их Григорию… Может, ему, храбрецу, только и осталось погарцевать на них весной по зеленой степи…

И он заснул.

А Гашке и в самом деле кони не были нужны. Нет, пожалуй, с удовольствием она промчалась бы на них с Филиппом, если бы он захотел этого. Но Филипп о конях ничего не говорил, и она о них не думала. Больше часа она лежала неподвижно с открытыми глазами и вспоминала сегодняшнюю встречу с ним.

В своей леваде, около старой корявой вербы, из оттаявшего снега она скатала тугой ком и, растерянно посмотрев на бушующую речку, с размаху бросила его в воду. Быстрый поток схватил его и стремительно понес, кружа и подкидывая на мутных волнах, свивающихся в крутые воронки. Гашка берегом побежала следом.

— Прибьется или не прибьется?.. Если прибьется, то и он прибьется, а если уплывет, то и он уплывет… — шептала она так, словно горячо молилась, и, увлеченная своим гаданьем, не видела, что, прячась за вербами, сзади бежал тот, на кого она гадала, и все слышал, что она говорила.

Гашка перескочила через плетень. Ей показалось, что комок стал чуть забирать к берегу. Как бы не потерять его из виду! И вдруг она наскочила на пень давно срезанной вербы, упала на локти и на колени.

— Ух, аспид, не пенек, из-за тебя коленку ушибла! — поморщилась и побежала дальше.

Над изгородью Бирюковых речка круто поворачивала вправо. На этом полукружье и вода кружилась, как бесноватая. Гашкин комок завертело в пенисто-мутной карусели, и он куда-то бесследно исчез.

— Тут, около их левады, пропасть, — подавленным голосом проговорила Гашка и, глядя на кипучий поток воды, грустно задумалась. — Так же оно и должно случиться, — говорила она. — Ты, Филя, дурака не валяй: «Отец не отдаст!..» Сам же говорил, что теперь можно отца и не спрашивать. Правду сказать не хочешь, вот и увиливаешь! Тебе, конечно, вольно выбирать: ты всех заразил умными речами… председатель!.. Любая готова на шею кинуться, всякая за тебя пойдет, только бери… Скажешь, не так?

Филипп из-за вербы долго смотрел на Гашку, а потом пожалел ее какой-то хорошей жалостью. Так более сильные и опытные жалеют слабых, но тех, кто чист в своих помыслах и до наивности прост в выражении чувств.

— Нет, не так! Не так! — сказал он, выйдя из-за вербы, и обнял ее.

Гашка вздрогнула от смущения и от радости.

— Да что ты, Филя! Народ увидит!

— Холостой я, а ты — неженатая… Кого же нам бояться? Кто нам помеха?.. А руки у тебя, Гашка, красные, как у цесарки ноги, и холодные, как лягушки. Давай-ка под шинель, отогрею…

— Увидят! А ну-кась увидят!

— Кто в таком тумане увидит?..

И Филипп долго целовал Гашку, и она, гибко изворачиваясь, рвалась из его крепких объятий.

— Так долго не надо, а то сердце сильно трезвонит, — освободившись и облегченно вздохнув, сказала она.

Приложив руку к ее груди, Филипп слушал трепетные удары семнадцатилетнего сердца.

— Как у воробья!..

Они говорили еще о чем-то очень несущественном, но им казалось, что все, все это важно, интересно…

— Когда я ушел в Красную Армию, ты ведь была, как ноготок, маленькая…

— Четырнадцати годов…

— Припоминаю, в голубенькой кофточке… Белобрысенькая…

— А ты ничуть не переменился: только вот в этом месте серьезу прибавилось… Как раз меж бровей…

Стороной прошел мимо них Сергеев, возвращавшийся из совета к Аполлону, на свою квартиру. Он прошагал с закинутыми за сутулую спину руками и с таким видом, будто ничто окружающее его не интересует. Однако Филипп сразу стал серьезнее.

«Вот живет же у нас непонятный человек, — невольно подумал он. — Прислали из окрисполкома… Кому он там приглянулся? Почему живет у Аполлона? Рассказывает, что бандитов боится… Значит, думает, что Аполлон защитит его от бандитской напасти?.. За что же он его защитит? Стало быть, договорились, за что?.. Вот и нынче сказал, что к Аполлону с обыском идти незачем, — хлеба, мол, не найдем, а только советскую власть опорочим в глазах хуторян… И все почему-то в мою сторону поглядывал… Может, думал, что из-за Гашки я Аполлоново добро пожалею?..»