Когда Наташка появилась в приоткрытой двери и заспанным, удивленным голосом спросила его: «Чего бродишь по ночам?» — Федор ворчливо сказал:

— Хозяин мне нужен. Трудности невозможные переживаем… До сна ли тут?.. Посоветоваться надо…

— Папаша ушел…

Наташка и в лучшие времена относилась к брату с недоверием, а теперь, когда многие осиновцы доподлинно знали, что он поддерживает дружбу с врагами советской власти, и вовсе опасалась его.

— Куда же он ушел?

Наташка, если бы и знала, не сказала бы правды.

— В Забродинский, к Науму Резцову. Должно быть, за патронами. Пустые патронташи нацепил и ушел, — твердо проговорила она.

— А еще что взял? — тихо допытывался Федор.

— Что ты, допрос снимаешь?.. А еще взял винтовку! И теперь уходи хоть к чертовой матери. — Наташка хотела захлопнуть дверь, но брат удержал ее.

— Не бесись! Я к тебе от Григория Степановича. Чтоб поверила, он прислал тебе одну штуку. Взял у тебя ее на память и носил в боковом кармане.

Хвиной видел, что Федор Евсеев что-то передал Наташке и еще тише заговорил:

— Знала бы ты, дуреха набитая, как он к тебе тянется!.. Будто ты его присухой накормила… Ты вот только вникни в мои слова…

И из минутного рассказа Хвиной узнал, что произошло два часа назад в доме Аполлона: Гашку, нарядившуюся в самое лучшее платье и готовую идти к Филиппу, заперли в горнице, связали, ткнули под нос икону и, впустив к ней сильно захмелевшего Гришку ушли…

Хвиной как-то одеревенел и будто прилип к стене кизячника, а его сват, переходя на гнусавую речь, с циничной усмешкой в голосе заканчивал свой рассказ:

— Напрасно трудились Аполлон и Мирон. Гашка не по вкусу Григорию. Так он на коня — и прямо через речку. Ты ему нужна!.. Говорит, горечь мою только она убьет… Не упорствуй, придем… А?

У Хвиноя высохло в глотке — так он хотел слышать, что же ответит сноха. Но Наташка, как каменная, стояла в дверях и молчала, а что было у нее на лице — этого Хвиной не мог разглядеть. Промолчала Наташка и тогда, когда брат, вобравшись уходить, посоветовал ей:

— Ты же сальца или яичницы пожарь… У красных начальников в запасе что-нибудь обязательно найдется, а бутылочку чистокровной царской Григорий принесет… — И он хоть и негромко, но так резко засмеялся, будто дроги простучали по неровной дороге. — Двери не запирай, через часик прибудем…

Хвиной подождал, пока мягкие, скользящие по грязи шаги свата не заглохли за воротами. До крыльца Хвиной шел с мыслью: «Бить Наташку до смерти или до полусмерти?»

Убедившись, что дверь осталась незапертой, он вошел в хату с единственной, но совершенно созревшей мыслью: сноху надо убить!..

В хате горела лампа. Наташка разводила на загнете огонь. Сухие щепки уже охватило игриво скачущее пламя. Освещенная им, Наташка стояла в белой рубахе с прошвами на подоле и груди, в легких чувяках. Голова ее была опущена, туго закрученные на затылке светлые волосы отливали золотистой желтизной. Она сейчас показалась Хвиною значительно меньше своего роста, и фигура ее выглядела по-девичьи хрупкой… Убить такую прикладом винтовки не составляло никакого труда.

— О чем задумалась? — испытывая последнюю надежду и веру в человека, члена своей семьи, которому доверялось самое дорогое в жизни, спросил Хвиной.

— Папаша, скоро к нам Гришка Степанов придет… Я думаю: как бы его убить?.. Топор положила на печь под полсть, чтобы не нагинаться за ним. А Петьке тут не место, — указала она на спящего деверя. — Ты, папаша, забери его. Переждете где-нибудь во дворе, пока я управлюсь.

Она торопливо говорила, торопливо одевалась. Положив кусок сала на дощечку, нарезала его с таким проворством, будто хотела немедленно накормить падающих от голода. Она так была занята своими мыслями, что даже не заметила, какое высокое душевное волнение переживал сейчас Хвиной. Ведь в эту минуту у него никого не было ближе Наташки.

Глубоко вздохнув и ладонью смахнув с побледневшего лба капли пота, Хвиной убежденно проговорил:

— Убивать его мне, а не тебе, Наталья. Ты еще молодая… Может, живого под сердцем придется носить… Испуганный родится. Нельзя! — и он потянулся к печи, чтобы взять топор и перенести его на другое место.

— Топора не трогай! На вот… И не спрашивай, откуда…

Наташка взяла с подоконника патрон и подала его свекру.

— Я посажу гостя к окну… С надворья-то хорошо видно. А ежели осечка получится, тогда сама…

Но Хвиной уже осмотрел патрон и, зарядив винтовку, сказал:

— Не должен дать осечку. А если случится такое, то действуй и кличь на помощь…

Ветер дунул из-за речки, и вдруг с той стороны донесся басистый лай Аполлоновых собак. А Хвиною и Наташке показалось, что гость и его провожатый уже где-то близко, и они оба кинулись будить Петьку, помогать ему одеваться, выпроваживать его из хаты. Все это они делали с такой спешкой и настойчивостью, что Петька, прежде чем очутиться с отцом на крыльце, успел лишь спросить: