Петька вообще-то не лез в драки, не хвалился перед товарищами ни силой, ни ловкостью, да и хвалиться ему в этом смысле нечем было… Не был он ни храбрым, ни воинственным человеком. Но минувшая неделя весны заставила его понять, что на то, что стало ему самым дорогим в жизни, с шашками, винтовками и револьверами пошли враги. От отца Петя перенял сердечное уважение к Андрею Зыкову, а бандиты убили его. Иван Николаевич Кудрявцев, Филипп Бирюков, Ванька — все они были защитниками нового порядка, такого, при котором Петька почувствовал себя хорошо и свободно и в школе, и дома, и на улице хутора, и даже на Дедовой горе, куда взбирался, чтобы прокатиться в санях или в салазках… Филиппа чуть было не убили. Останутся ли живы товарищ Кудрявцев, Ванька и все, кто поскакали за кочетовцами?.. А чем кончится эта ночь для отца и для Евсевны?.. Что у него в жизни останется, если эти люди погибнут? Что с ним будет, если и те, что уехали в Кучаринский, не вернутся оттуда?.. Пусть его не убьют, но зачем ему жить с теми, кто отнимет у него все радости жизни?..

С такими мыслями, с таким недетским грузом на сердце Петька в эту ночь так и не смог заснуть. Он знал, что делали отец и Евсевна, чутким ухом улавливал многое из того, о чем они говорили, о чем тревожились. В те минуты, когда песня Ковалева слышалась на самых ближних подступах к Андрееву саду, когда отец побежал навстречу этой песне, а Наташка стала сносить к амбару солому, Петька выскочил из постели и ждал момента, чтобы броситься на помощь. Он не представлял себе, как будет помогать, но знал, что будет делать это, не щадя сил и жизни.

Вот и заря занялась. Теперь Петя уже хорошо видел отца и Наташку. Оба надели под утро дубленые шубы. Отец все ходил взад и вперед с винтовкой под мышкой, Наташка, взобравшись на кучу камней, не отрываясь глядела на выгон…

Может, заря успокоила Петьку, может, усталая, но деловая походка отца или Евсевна, на лице которой не было никакой тревоги? Но глаза Петьки закрылись, и он крепко заснул, не чувствуя сырой прохлады весеннего утра, не ощущая на похудевшем белобрысом лице игры солнечных лучей, пробравшихся к нему сквозь круглое отверстие карниза.

…Петьку разбудили оживленные голоса. Вскочив, он приник к отверстию, изумленный всем, что видели его глаза, что слышали уши. Разбрызгивая в стороны мутную воду, во дворе, прямо в луже, плясала Евсевна. Шуба ее валялась тут же.

Отец, открывая дверь амбара и выпуская на волю Матвея и Семку Хрящева, громко напутствовал:

— Амнистия вам дается! Отправляйтесь по домам! Извиняйте, что не на перине спали!

За двором, среди запряженных волов, среди повозок и привязанных к ним коров и телок, стояли вернувшиеся в хутор зареченцы.

Мавра, смеясь, кричала Наташке:

— Ванькины сапоги пожалей! Изорвешь начисто!

— Не жалей! Любой изъян в сапогах берусь залечить! — возразил дед Никиташка.

— Дед Никиташка, а мои сапоги залечишь?.. Гляди же! — погрозилась Ульяшка и пустилась в пляс, приговаривая: «Послала мене мать за белою глиною; пошла, принесла в подоле детину!»

И вдруг все затихло около Хвиноева двора и около общественного амбара. Петька не сразу догадался, почему это произошло. Все обернулись к речке. Взглянув туда, Петька все понял: от мельниц к хутору, выстроившись по четыре в ряд, ехали конные. За ними тянулась подвода с какой-то странной кладью, похожей издали на невысокую клеть, сбитую из тонких жердей.

— Вон в той, значит, клетке и везут наши Кочетова. Как вам в Кучарине сказал, так оно и есть, — услышал Петька голос Наума Резцова. Держа заседланную лошадь за повод, он стоял рядом с отцом и зареченцами. — Конвоирует его Филипп Иванович. Палаш у него наголо, — вон как сверкает на солнце! А вы не верили, боялись возвертаться… Филипп в большом гневе: Аполлона не догнали, Гашку не нашли…

Но вот и Наум умолк, прислушиваясь вместе со всеми к песне, которую за речкой затянули два голоса — Ивана Николаевича Кудрявцева и Ваньки:

И старая казачья песня про Степана Разина, подхваченная двумя десятками простуженных мужских голосов, стала медленно надвигаться с выгона на Осиновский хутор. Притихшие люди слышали каждое слово этой знакомой песни о славном атамане, которому «заутро ответ держать» перед царевыми судьями, а сегодня он «думу думает», как станет держать его, когда спросят: с кем бражничал, с кем разбойничал?..

отвечает Разин, —

Петька сидел и плакал. Из сверкающих радостью глаз медленно скатывались на щеки слезы, а обветренные губы шептали:

— Какая она хорошая, советская власть… Но почему же так трудно ее завоевывать?!

Многое-многое вкладывал Петька в эти слова: и то, что отца и Евсевну минула беда, и то, что зареченцы благополучно вернулись домой, и то, что речка Осиновка, сильно ввалившись в берега, словно вспыхивала на переезде под ногами рыжего коня, на котором первым переправлялся товарищ Кудрявцев… Вкладывал Петька в эти слова и горячее сожаление о том, что дядя Андрей Зыков ничего сейчас не видит, и что с Гашкой, наверное, случилось несчастье, и что Степан Разин никогда не будет живым…