— У вас прелестные фрейлины, ваше высочество, и, если вы позволите, я хотел бы представить их кое-кому. Я специально пригласил на ужин двух холостяков… это молодые дворяне из знатных семей… Быть может, они понравятся дамам, и дело дойдет до брачных уз… О, конечно, ваши фрейлины могли бы претендовать и на лучшую партию, но Луизиана все-таки не Версаль! А господа д’Артагет и де Проте носят звучные имена и получили отменное воспитание!

Шесть придворных дам не упустили ни единого слова из этого монолога, и глаза у них засверкали. Маршал и Батистина уже подходили к изящной беседке, увитой зеленью. Около нее стояли приглашенные молодые люди. Представив их Батистине, герцог повернулся к фрейлинам со словами:

— Милые дамы, ее высочество благосклонно позволяет вам провести время в обществе господина шевалье Гаэтана д’Артагета и господина барона Попюлюса де Проте… Господа, вы имеете честь представлять здесь нашу колонию, и я надеюсь, что вы сумеете должным образом принять мадам де Баку… мадам де Киев… мадам де Царское Село… де Рига…

Каждая из спутниц Батистины, услышав свое имя, приседала в глубоком реверансе.

Господин де Бель-Иль, очень довольный своей «стратегией», увлек княгиню на аллею парка, а Гаэтан и Попюлюс с придворной галантностью немедля устремились в атаку.

— Милые дамы, не желаете ли оранжада? — осведомился д’Артагет.

Тонтон, Людовик и Нене захлопали ресницами.

— Не хотите ли присесть под этим зеленым дубом? — любезно предложил Попюлюс, беря под руки Свинью и Золотую Ляжку, иными словами, мадам де Царское Село и де Ла Балтик.

Вся компания устроилась на зеленой скамейке под сенью дуба.

— Наверное, ваша жизнь при императорском дворе в Санкт-Петербурге была захватывающей и очень бурной? — спросил д’Артагет.

Тонтон, Людовик и Нене с важностью кивнули.

— Говорят, ваши танцы совсем непохожи на нашу павану или паспье? — игриво предположил Попюлюс.

Свинья, Золотая Ляжка и Персик лишь подняли брови в ответ.

— Ах, милые дамы, к счастью для нас, вы расстались с холодной Россией ради жаркой Луизианы! — промолвил Гаэтан, придвигаясь к Нене, чьи округлые формы ему чрезвычайно нравились.

Молодая женщина томно вздохнула, а Тонтон и Людовик принялись неистово обмахиваться веерами.

Попюлюс немедленно вмешался в разговор.

— О, эта знойная Миссисипи! Слава Богу, милые дамы, что вам не довелось пережить недавний ужасный ураган… если бы вы видели этот шторм!

При этих словах коварное колено Попюлюса в плотную придвинулось к бедру Золотой Ляжки, которая целиком соответствовала его понятиям о женской красоте.

Впрочем, молодая женщина даже не шелохнулась при этом знаке внимания. Гаэтан поспешно подхватил реплику своего друга:

— Жуткое зрелище! Такой бури не бывало на людской памяти… Ветром сносило крыши с домов… гм…

— Да, — пришел на выручку Попюлюс, — а потом взбунтовались чикачи, и мы все отправились спасать форт Розали!

— Но, к счастью, — продолжил Гаэтан, — вернулись вовремя, иначе нам не удалось бы познакомиться с самыми очаровательными созданиями, какие только можно представить!

Д’Артагет в изнеможении умолк и взглянул на Попюлюса. Тот лишь пожал плечами.

Наступила мучительная пауза, когда слышалось лишь щебетанье птиц, порхающих среди зелени. Молодые люди покосились на дам. Все шестеро сидели неподвижно, словно статуи.

— Гм… что вы на это скажете, Попюлюс? — спросил д’Артагет.

— Быть может, они немые? — высказал предположение барон де Проте.

— Говорят, царица в наказание приказывает вырывать язык!

— Боже мой!

Молодые дворяне с любопытством уставились на фрейлин. Те сосредоточенно рассматривали носки своих туфель, правда, Тонтон и Трюи все еще продолжали с остервенением обмахиваться веером.

— Или же они глухие! — воскликнул д’Артагет, с грохотом роняя шпагу.

Все шесть фрейлин одновременно подскочили от неожиданности.

— Нет, нет! Не в этом дело! — вскричал Попюлюс, хлопая себя по лбу. — Я все понял, Гаэтан, они говорят только по-русски… вы не говорить по-французски?

— Вы говорить по-русски?

— Вы не понимать?

Увлеченные своей идеей, молодые люди жестикулировали и гримасничали, стараясь объясниться с дамами, которые пребывали в явной растерянности. Наконец Тонтон решилась открыть рот.

— Ну да… говорим только по-русску, цыпленочек!

Попюлюс и д’Артагет, услышав это, вытаращили глаза. Секунд десять оба не могли выговорить ни слова. Попюлюс первым пришел в себя и возопил с великой радостью: