Овчинников выскочил в гостиную с горячим желанием сделать всё возможное, чтобы облегчить Нарежному тяжёлую минуту извинения; у него мелькнула даже мысль прямо броситься к нему и протянуть руку, но он сейчас же одумался, найдя, что будет приличнее притвориться глубоко оскорблённым и поддержать своё достоинство холодною сдержанностью приёмов. «Уж если явился ко мне, так, наверное, струсил. Не мешает выдержать его несколько минут. Эти господа храбрятся, пока не пройдёт горячка», — подумал он.

Нарежный стоял посреди гостиной, вытянувшись во весь рост, в застёгнутом сюртуке, бледный и серьёзный, с волосами, всклокоченными высоко вверх a la Фра-Дьяволо. Чёрные глаза его зловеще сверкали. Он быстро подошёл к Овчинникову, как только тот появился в дверях, и сказал ему отрывисто:

— Господин Овчинников, между нами вчера было недоразумение. Я очень досадую на это. Если бы я знал…

— Да. Вы слишком погорячились, — с расплывшеюся улыбкою отвечал ему Овчинников. — Мы все были вчера немного dans les vignes du seigneur… Мне это тем неприятнее, что я всегда чувствовал к вам…

— Позвольте, не в этом дело! — резко перебил Нарежный. — Я досадую не на то, что сказал вам. Вовсе нет. То, что я сказал, я всегда готов повторить при ком угодно. Я досадую, что не знал вчера о вашей помолвке! Я думал, что вы хвастаетесь. В этом прошу вас извинить меня. Я ошибся.

— Я охотно извиняю вас, Нарежный. Мы с вами всегда были приятелями, — начал было Овчинников, но Нарежный тотчас перебил его, хмурясь и ероша волосы:

— Вот что, господин Овчинников. Я человек откровенный и всегда готов осознать свою ошибку. Но не думайте, чтобы я явился к сам только с извинением. У меня есть к вам серьёзное дело. Можно нам на несколько минут в кабинет?

Они вошли и притворили двери. Овчинников с тревожным чувством подозрения молча смотрел на возбуждённое лицо инженера. Тот шумно опрокинулся в кресло и долго ерошил рукою волосы, метая искромётные взгляды в пустоту.

— Вы женитесь на Лиде Обуховой? Она дала вам слово? — спросил он наконец.

— Да, да… женюсь… Она дала мне слово… Я ж говорил вам вчера, — нерешительно проговорил Овчинников, не понимавший, с какою целью Нарежный опять заводит неприятный ему разговор.

— Вчера я не верил, нынче я убедился, что вы говорили правду. — со вздохом сообщил Нарежный.

— Я всегда говорю правду, и жалею, что вам это не было известно, — заметил Овчинников.

— Лида дала вам слово, это так, — говорил между тем Нарежный, немилосердно теребя свой чуб и не обращая внимания на возражение Овчинникова. — Но Лида вас не любит, я должен сказать вам это. Её продаёт вам мать. Лида может сделаться вашею женою, но любить вас никогда не может, никогда! Она любит другого.

— Господин Нарежный! — вскочил вне себя Овчинников. — Вчера вам угодно было оскорблять меня в клубе, теперь вы приехали продолжать ваши оскорбления в моём собственном доме. Я не потерплю этого! Я прошу вас сейчас же оставить мой кабинет, или я позвоню людей. Я был вправе ожидать от вас извинений, и вдруг вместо всяких извинений…

— Послушайте, господин Овчинников, — мрачно хмурился Нарежный, — пожалуйста, не давайте себе труда стращать меня. Предупреждаю вас, я не боюсь никого и ничего. В моём теперешнем настроении духа я готов сам искать скандала. Но будете ли вы этим довольны, не знаю. Не лучше ли вам кончить мирно? Ведь никто нас не слышит. Уступите мне Лиду, откажитесь от неё. Вот зачем приехал я к вам.

— Вы сумасшедший! Вы налезаете на дерзости, на сцены! Я прекращаю с вами всякий разговор и прошу вас немедленно оставить меня! — в бессильном негодовании кипятился Овчинников, которому смутно мерещилась вчерашняя тяжёлая перспектива.

— Лида любит меня, объявляю вам! — вскрикнул Нарежный. вскакивая с кресла. — Я люблю её и не отдам её никому. Я отниму Лиду у вас из-под венца, если её повезут под венец; я вырву Лиду из вашей спальни, если вы сделаете её своей женой. Вы женитесь насилием, вы соблазнили её гнусную мать своим богатством, а против насилия всякое насилие законно. Отдавайте волею, всё равно я возьму её. Если вы честный человек, вы не осмелитесь жениться на ней. Лида ещё ничего не понимает, но вы должны понимать. Разве ей нужен такой муж? Разве не подло жениться на такой чистой и прелестной девушке такому, как вы?

— Вон! — закричал Овчинников, побелев, как мел, и забыв все свои страхи. — Афанасий! Люди!

Он звонил, что было силы, в колокольчик, отшатнувшись из предосторожности за большое кресло.

— Вы подлец, вы вор! — говорил ему Нарежный, уже схватившись за ручку двери. — Если бы мне было не отвратительно прикоснуться к вам, я бы опозорил вас при ваших лакеях. Но с вас довольно и этого… Вот вам! — Он неожиданным движением вырвал из руки Овчинникова потухшую сигару и швырнул её прямо ему в лицо. — Стреляться завтра! Если вы струсите, я дам вам пощёчину в клубе! — прошептал Нарежный, который дрожал теперь всем телом и не знал, чем бы ещё оскорбить ненавистного человека. — Один из нас должен умереть, помните это. Выбора нет.