Шрифт:
Сергей посмотрел на часы. Было половина седьмого.
— Закатимся, Никодим? — спросил он.
— Сходим, — согласился расстрига.
Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова, богатого заимщика, и Бекмурзы Яманбаева, известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было видно, что друзья успели выпить.
— Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим… — Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза. — Водка пьем, русский депка зовем, шибко гулям.
Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и сказал внятно:
— Чтобы этой дури не было. Понял?
Тот обиженно промолчал.
Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:
— Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.
— Я те попью, — погрозил пальцем Толстопятов. — Денег завелось у тебя много, что ли?
— Акча бар! — хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимающийся занавес.
Вскоре на сцену вышел тонконогий вихлястый человек с помятой физиономией и, коверкая русский язык, начал:
— Милсдари и милсдарыни! Элеонора Сажней исполнит романс Вертинского.
Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица.
Ваши пальцы пахнут ладаном, —прозвучал ее мягкий голос.
На ресницах спит печаль…— Буль-буль, соловей-то пташка! — заерзал на стуле Бекмурза. — Латна поет.
Полный грусти голос Элеоноры продолжал:
Ничего теперь не надо нам, Ничего теперь не жаль…Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал жадных глаз с певицы. Казалось, что-то далекое, давно забытое вновь воскресло у него в душе.
…В церкви дьякон седенький…Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывается к горлу. Рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула. Эту песенку любила его жена.
— Чепуха какая-то, — пробормотал Сергей.
Когда стихли редкие хлопки, нежный голос Сажней продолжал:
…Ямщик, не гони лошадей, Мне некуда больше спешить, Мне некого больше любить…Сергею показалось, что певица смотрит на него. Он невольно отвел глаза. Через пять минут конферансье объявил о выходе трагика.
На сцену, одетый в рогожную мантию, с бумажной короной на голове, вышел артист.
Бледное, с нездоровым румянцем лицо, воспаленный блеск глаз, сухой кашель, который был слышен еще до выхода, выдавали тяжелую болезнь.
Трагик подошел к рампе, не спуская глаз с Яманбаева, сказал властно:
…Садитесь! Я вам рад. Откиньте всякий страх И можете держать себя Свободно…Ничего не понимавший Бекмурза растерялся, но, взглянув на дремавшего Дорофея, успокоился.
…Я день и ночь пишу законы Для счастья подданных…Голова артиста опустилась на грудь. Он продолжал глухо:
…И очень устаю… Как вам понравилась моя столица? Вы из далеких стран?Глаза трагика снова остановились на Бекмурзе.
— Моя Буксульский… — поднимаясь со стула, ответил тот громко. В публике зашикали. Никодим дернул полупьяного друга за бешмет.
— Тише ты, черт.
— Сам шорт! Человек-та спрашивает откуда? Ну, моя сказал. Вот кукумент, — сунул он расстриге паспорт.
— Гы-гы-гы, ха-ха-ха, — понеслось с галерки.
— Безобразие! Вывести! — Некто в казачьей форме офицера поднялся с сиденья и, подойдя к Бекмурзе, прошипел злобно:
— Выйди, свинья!
— Не тронь! — побледневший Сергей встал между Бекмурзой и офицером. Начинался скандал. На галерке раздался топот и свист. Подобрав мантию, трагик ушел за кулисы. Занавес опустился.
Офицер размахнулся. Никодим со страшной силой рванул его за китель. Тот, перелетев два ряда, шлепнулся в проходе. Пользуясь суматохой, Дорофей Толстопятов скрылся. Через полчаса порядок был водворен. Стражники увели Сергея с Никодимом в полицейский участок.