Своеобразие ее искусства отметили современники. Музыковед Л. Полюта писал в журнале «Искусство и жизнь» вскоре после окончания конкурса: «Среди исполнителей «песенок настроения» лучшая, бесспорно, Клавдия Шульженко, которая благодаря своей особой полуразговорно-полувокальной манере исполнения… а также наличию художественного вкуса и такта – производит чрезвычайно благоприятное впечатление».

Но дело не в одной только собственной исполнительской манере. Своеобразие Шульженко в том, что она принесла на эстраду определенный характер. Слушатель осознал его как характер человека духовно богатого, умеющего жить и чувствовать полнокровно. Жизнелюбие Шульженко сочеталось с целомудрием, бережным отношением к тонким движениям души, каждое проявление которых, утверждала певица, достойно удивления и восхищения.

Известная оперная певица Мария Петровна Максакова, говоря о галерее портретов, созданных Шульженко в песнях, справедливо заметила, что «при всем многообразии есть у них общие душевные свойства, по которым мгновенно угадывается авторский почерк певицы. Не представляю себе, чтобы героиня Шульженко стала прибедняться, жаловаться, чтобы, попав в трудный житейский переплет, сдалась на милость обстоятельств, не представляю, чтобы она поступилась своим самолюбием, или сфальшивила, или принялась лицемерить. Женщины, с которыми знакомит нас Шульженко, умеют сильно, глубоко чувствовать, но они горды, и поэтому даже о самом больном и горьком у них хватает силы говорить с мужественной сдержанностью. Я не случайно назвала это авторским почерком Шульженко: она не пишет стихов, музыки, но человеческий образ, вырастающий из песни, – подлинное ее создание».

Война застала Шульженко на гастролях в Ереване. Двадцать второго июня в двенадцать часов дня весь город слушал заявление правительства о вероломном нападении гитлеровской Германии.

Вечером состоялся последний концерт. Уже было принято решение о прекращении гастролей и возвращении в родной город. В Ленинград ушла телеграмма, в которой сообщалось, что «коллектив джаз-ансамбля передает себя в полное распоряжение Ленинградского военного округа». К началу прощального концерта администратор раздал артистам билеты на ночной поезд.

Концерт шел трудно. Несмотря на то что все билеты проданы, зал не был полон. Публика слушала программу, занятая своим. Шутки конферансье, еще вчера вызывавшие взрывы смеха, не воспринимались.

Стоя за кулисами, Шульженко думала о Ленинграде, о том, что ее ждет впереди. Песни в этот вечер потеряли ощущение реальности. Смысл знакомых слов делался неуловимым. Она почувствовала, что все, что поет, вдруг стало вчерашним днем, и сегодня в затемненном городе и ее, и зрителей волнует совсем другое. Все опрокинулось. Одно было ясно – немедленно домой.

Это был последний поезд, отправившийся из Еревана по мирному расписанию. Через несколько часов война внесла в график свои изменения: бомбили Харьков. Из вагона Шульженко видела всполохи пожаров. Война приблизилась, и поезд шел ей навстречу.

Перрон был полон народу. Шульженко заволновалась: в Харькове на лето оставался девятилетний Гоша, жил у ее давних друзей, а к поезду его должна была привести тетка – Татьяна Александровна, ее просили об этом в телеграмме.

За время пути проводники набили вагон – не пройти, не проехать. Люди вплотную друг к другу сидели, лежали на багаже в проходах и тамбурах. Открыть наружную дверь уже было невозможно. Клавдия Ивановна увидела растерянного Гошу в окне, всплеснула руками, а он заметался с теткой вдоль вагона, не зная, что делать. Коралли попытался разбить ботинком стекло – оно покрылось паутиной трещин, но это не помогло. И если бы не Аркадий Райкин, который несколько дней спустя проезжал со своим театром через Харьков и забрал Гошу в свой вагон, неизвестно, когда удалось бы Шульженко встретиться с сыном.

В Ленинграде война была совсем рядом. Опустевшие тротуары, заклеенные крест-накрест окна, воздушные тревоги и дежурные в подъездах с противогазами на боку. А вскоре началась эвакуация.

Но Шульженко уже чувствовала себя не наблюдателем примет меняющегося времени, а причастной событиям, которыми жил ее город.

Вступив добровольцем в ряды армии, рядовой Клавдия Шульженко стала солисткой и одним из художественных руководителей Фронтового джаз-ансамбля. Он разместился в Доме Красной Армии имени С. М. Кирова. В огромное здание на Литейном переехали вскоре все артисты фронтовой бригады и поселились в его глубоких, снаружи облицованных гранитом подвалах, ставших бомбоубежищем. Отсюда на специальном автобусе Шульженко с ансамблем начала свой длинный военный маршрут.

И в эти дни снова встал вопрос, что петь. Из старого репертуара большинство песен казалось непригодным. «На пробу» были оставлены только некоторые, в их числе – «Мама» и «Андрюша». К ним прибавилась новая песня о летчиках «Петлицы голубые» ленинградца Люстига на слова Гридова, погибшего вскоре в ополчении, и песня Жака на стихи Барбаровой «У микрофона». Илья сам принес ее ноты в подвал-убежище.

С этими песнями Шульженко поехала на свой первый военный концерт. Он проходил под Ленинградом, у летчиков, уже отличившихся в воздушных боях.

«Мы приехали в часть как раз в тот момент, когда они только что вернулись с боевой операции, – вспоминает начальник ансамбля И.М. Руммель. – Здесь же, на летном поле, недалеко от самолетов, около которых возились механики, состоялся наш концерт. Зрители расположились прямо на земле.

Надо сказать, что в нашем ансамбле были отличные музыканты. Но я никогда не слышал, чтобы они играли лучше…

Настал выход Шульженко. По характеру своего дарования она лирическая певица, ее исполнение строится часто на полутонах, требует определенной обстановки – кулис, света и т. д., а здесь кулисами была необъятная ширь летного поля, а прожектора заменяли яркие лучи солнца, светившего с безоблачного неба.