Но Шульженко держалась так, как будто эта обстановка была для нее обыденной.

Летчики слушали Клавдию Ивановну, затаив дыхание».

Из «зала» сыпались одна за другой просьбы – к удивлению певицы, зрители просили петь «старые», хорошо им знакомые песни, отвергнутые ею. И каждая из них принималась едва ли не горячее, чем на недавних мирных концертах.

Со «старыми» песнями произошла странная метаморфоза. Они обрели второй, не существовавший прежде смысл. Повествуя о любви, разлуках и встречах, они зазвучали как рассказы о мирной жизни, за возвращение которой шла война. Довоенные песни стали первыми военными. Как бы заново родившись, они помогали воевать.

Довоенные песни Шульженко звучали и по ленинградскому радио, в программах, составленных по заявкам слушателей. «Наша народная война еще родит свои песни, – говорил ведущий одной из таких передач. – Мы не можем сейчас сказать, какими точно они будут, но мы твердо можем сказать, что в них будет боль народа, гнев народа, его ярость к врагам, его твердое желание умереть или победить».

Уже на первых концертах певица видела, как лица, еще не остывшие после боя, начинали светлеть, как слушатели тянулись к ней, улыбались и грустили вместе с нею. Никогда прежде она не знала такого единения со слушателями, которое она испытала тогда.

А после концертов – разговоры с бойцами: рассказы, вопросы, шутки, воспоминания. После самого первого фронтового выступления, которое актриса провела в военной форме, один из летчиков попросил Шульженко:

– Если можно, пойте, пожалуйста, в мирном платье.

– Почему?

– Чтобы было так, как до войны.

Его поддержали и другие. И с тех пор всегда, в любых условиях, актриса пела в «мирных» концертных платьях.

В другой раз ее попросил один из бойцов петь больше о любви, о том, как трудно влюбленным в разлуке, петь больше грустных песен.

– Сердце просит, – пояснил он свою просьбу.

Почти как у поэта Алексея Недогонова:

Ежедневно автобус ансамбля отправлялся с артистами в воинские части. Нередко приходилось выступать дважды, а то и трижды в день.

Все короче становились маршруты поездок, все труднее дороги. Линия фронта приблизилась вплотную к Ленинграду. Обстрелы гитлеровских батарей тяжелой и сверхтяжелой артиллерии велись систематически: только с сентября по декабрь, за 90 дней, их было 272.

Близкий пригород Колпино стал передним краем обороны. Там решили дать концерт для бойцов и командиров, ведущих почти непрерывный бой. Долго не могла забыть Шульженко дорогу на Колпино: развороченные составы поездов, искореженные рельсы, обломки зданий и дым. Дымились земля и небо – от гари трудно было дышать. Но автобус, в крыше которого появилось несколько пробоин, прибыл по назначению вовремя.

Само появление Шульженко здесь, среди обгоревших стен бывшего Ижорского завода, в «гражданском» платье, приветливо, как-то по-семейному, по-домашнему улыбающейся, бойцы восприняли как радостное чудо. Для них это была встреча с посланцем иного мира, оставленного в день, когда они ушли на фронт. Мира, в котором живут мать, жена, родные, близкие. За соприкосновение с ним они были благодарны актрисе.

После концерта бойцы подходили к Шульженко и просили ее: «Передайте там, в тылу, что мы будем стоять насмерть, а Ленинград не сдадим». И слова их звучали, как клятва, какими бы пафосными они ни показались сегодня.

Сколько было этих встреч, в блиндажах, в лесу, в палатах госпиталей, в корабельных кубриках, на аэродромах, где случалось, как писал поэт М. Дудин, участник обороны Ленинграда:

Встречи проходили и в тылу, который тоже стал фронтом. Концертные площадки ничем не напоминали довоенные: дворы, цеха и подвалы оборонных заводов или (бывало и такое!) огромная остывшая печь для обжига кирпича, вместившая на время и зрителей, и артистов.

На город надвинулся голод. Давно не хватало топлива. Погас свет, перестал действовать водопровод. Несколько музыкантов оркестра скончались от дистрофии.

Умер ее отец – Иван Иванович, который еще до войны привез с собой чемодан духов и одеколона – остатки от его магазина «Аромат», что он открыл в период нэпа и едва почувствовал, как период идет к концу, прикрыл свою торговлю и тем избежал жестокой кампании по разоблачению частников.

– Теперь парфюм исчезнет, – сказал он, когда началась война, – а в городе всегда найдутся любители изысканного аромата – нам копейка на пропитание.

Кто знал, что ленинградцам скоро станет не до парфюма и губная помада превратится в деликатес, что быстро был съеден…

Откуда брались силы, чтобы снова садиться в автобус и ехать на концерты, проводить в поездке несколько дней и, возвратившись ночью в Дом Красной армии, назавтра снова быть готовой к выступлению. «Силы, – говорила Клавдия Ивановна, – приходили от сознания, что тебя ждут, что ты нужна, что твоя жизнь в том, чтоб помогать родному городу. Силы эти я черпала в слушателях, в их любви и признательности, дружбе, которые я чувствовала при каждой встрече».