— Как знать, други мои, как знать? — задумчиво произнес Охрименко. — Может, и придет такое время, а пока с меня довольно и того, чтобы каждый пятый, когда его припечет, без страха сдавался нам. Иди, девонька, подымай своих лопарей и учти: чем больше вы им бинтов накрутите, тем лучше будет для каждого из нас.

Мухин ждал, что, уходя, Зоя посмотрит в его сторону, но она даже не повернула головы.

— А ротный твой, — сказал Савич, толкнув Мухина локтем. — Ишь, как закрутил! Так я говорю, артист? Да ты чего молчишь?

— Товарищ лейтенант, я требую, чтобы вы обращались ко мне только официально, — сказал Мухин, — и, пожалуйста, без «артистов», это меня оскорбляет.

— Вот те — на! — Савич громко захохотал, обнажив великолепные ровные зубы. — Обиделся! Ну, знаешь, обиды— это не для нас. Для барышень. А ты — парень, между прочим, мировой: сказал — сделал. Да и девки тебя любят… — он проводил глазами уходившую Зою.

— Товарищ лейтенант!

— Ну ладно, ладно, не буду. И чего ты в бутылку лезешь по пустякам? Этого не скажи, того нельзя! За «артиста» взъелся. А чего? Разве ж это прозвище? Это ж — профессия! Токарем-пекарем может быть всякий, а артистом— шалишь! Талант надо иметь! Кстати, разведчик— тоже артист. Хочешь быть разведчиком?

— Я командир стрелкового взвода. И потом… когда у вас в разведке есть такие, как младший лейтенант Карабан…

Савич нахмурился.

— Ты Карабана не трожь. Что ты о нем знаешь? А я с ним вторую войну воюю. Что же касается его ошибки, так у кого их не бывает?

— Так ведь полвзвода полегло!

— А сам куда глядел? Разведчик не семи пядей во лбу, он такой же, как и все, и нечего кадило раздувать. А насчет разведки подумай— стоящее дело. Скажу прямо: ты нам подходишь. Не дурак, не трус, товарищество правильно понимаешь, а главное, немецкий знаешь. В нашем деле это — козырь. Остальному научишься.

— Чему научусь? — Мухин поднял глаза. — «Хенде хох! Мессер из ножен»?

Савич захохотал.

— И этому — тоже.

— Товарищ старший лейтенант, — крикнул наблюдатель, — идет кто-то! К нам идет!

Залитое солнцем поле пересекали двое. За ними охотились сидевшие на стене комбината и появившийся недавно возле одной из бань пулеметчик. Но то ли снайперы не были достаточно искусны, то ли двое оказались стреляными воробьями, как бы то ни было, они с каждой минутой приближались к кладбищу, преодолевая открытые места то короткими перебежками, то по-пластунски, то неожиданными стремительными бросками. У того, который был ниже ростом, под шинелью виднелось что-то белое.

— Что за дьявольщина! — сказал Охрименко, отрывая бинокль от глаз. — Ну-ко, младший лейтенант, глянь. Боюсь, не привиделось ли мне…

Мухин взял бинокль.

— По-моему, это военврач Полякова. А кто второй — не разберу.

— Значит, не привиделось, — сказал Охрименко. — Может, ты, Коля-ягодка, объяснишь, какого дьявола она прется сюда да еще среди бела дня?

Савич стоял бледный, опустив голову, губы его были плотно сжаты.

— Ах, сукины дети, сукины дети! — продолжая наблюдать, возмущался Охрименко. — Жить им надоело, что ли? Да нет, не надоело. Скорей — наоборот…

В какой-то момент бежавшие залегли надолго — пулеметчик прижал их к земле. На Мухина вдруг накатила волна бесшабашной храбрости.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант?

— Чего разрешить? — Охрименко смерил его колючим взглядом.

— Разрешите помочь! — Мухин мотнул головой в сторону поля.

— Да? Как же ты им поможешь?

— Очень просто. Сначала сниму пулеметчика, потом…

— Потом? — заорал Охрименко, выкатывая бедки. — «Потом» — не будет! Потому, что он снимет тебя, дурака, раньше! Он классный пулеметчик! А у меня и так боеспособных осталось сорок! Понял? А мне через полчаса бой принимать! Это ты понимаешь?

Мухин попятился, он еще никогда не видел своего ротного в таком гневе.

Неожиданно Савич сорвался с места и прыгнул вниз со стены.

— Назад! — закричал Охрименко. — Лейтенант Савич, приказываю, назад!

Но Савича в часовне уже не было.

Он одним прыжком перемахнул через сложенные у входа мраморные обломки и побежал, петляя, навстречу Поляковой и ее спутнику. Призывая всех чертей на его голову, Охрименко приказал открыть огонь по пулеметчику.

— Срежет ведь сукина сына, сто чертей его бабушке…

Почти одновременно с Савичем из часовни исчез Карабан. Мухин видел, как он бежал вдоль ограды, а потом словно сквозь землю провалился. «Мне бы так научиться!»— с завистью подумал взводный.

Винтовочный огонь оказался неэффективным. Подтащили миномет, и Охрименко сам устанавливал прицел и командовал «огонь». Мины плотно ложились вокруг баньки, одна даже угодила в крышу, но пулеметчик продолжал стрелять. Скорей всего, он сидел в какой-то яме или окопчике с противоположной стороны.

Сначала Савича от Поляковой отделяли метров двести. Когда расстояние сократилось до ста, лейтенант пополз. Иногда он совсем скрывался в складках местности. В такие моменты Охрименко опускал бинокль и прикрывал ладонью глаза…