Задача четвертой главы — проанализировать огромный материал, приведенный в первых главах, расставить необходимые акценты и, не опасаясь неизбежных при этом повторов, добиться того, чтобы материал «заговорил» и рассказал об эпохе Чуньцю все то, что можно о ней узнать. Для этого, опираясь на проделанную еще Сыма Цянем систематизацию данных всех доханьских источников, необходимо выявить процессы, которые источниками не артикулированы, но тем не менее видны практически любому внимательному читателю.

И если проделать все это, то многое может проясниться. Окажется, в частности, что именно для периода Чуньцю была характерна определенная динамика — политическая, социальная, экономическая, культурно-идеологическая и т. п. Суть ее заключается в том, что общество находилось в состоянии серьезной трансформации, вызванной к жизни многими различными причинами, характерными как для чжоуского Китая в целом, так и для всех составлявших его царств и княжеств в отдельности. Трансформация имела многосторонней характер и протекала глобально, широким фронтом. Трудно сказать, что здесь было причиной и что следствием, ибо все было тесно взаимосвязано и взаимообусловлено. Поэтому стоит начать с того, что выходит во всех текстах на передний план.

Речь идет прежде всего о внутриполитической истории в рамках каждого из сравнительно немногочисленных царств, сыгравших существенную роль в жизни чжоуского Китая в период Чуньцю, точнее, об острой династийной и межклановой борьбе, а также о противостоянии могущественных кланов власти центра. Разумеется, при этом следует учитывать и борьбу между царствами, включая описанные в первых главах многочисленные войны, карательные походы, спорадические набеги, сопровождавшиеся дипломатическими переговорами, сколачиванием временных коалиций, перемириями, заключением двух- и многосторонних договоров и т. п. Однако доминантой периода Чуньцю была внутриполитическая борьба с ее интригами, заговорами, кризисами и постоянными междоусобицами. Она была типична именно для периода Чуньцю — в отличие, например, от следующего за ним периода Чжаньго, когда главной была борьба между царствами внутренне сильными и стабильными, уже давно не раздираемыми междоусобицами.

Постоянная политическая борьба в условиях сосуществования нескольких соперничающих друг с другом больших и меньших по размерам и силе государств, достаточно тесно связанных между собой историческими судьбами и культурными традициями, — вполне естественное явление; нормально и то, что такого рода политическая борьба спорадически принимает формы военных столкновений: как известно — по формуле К.Клаузевица — война есть продолжение политики иными средствами. Вне ее верхи общества, которые определяли параметры и динамику его эволюции, существовать просто не могли, ибо сами условия политического бытия требовали от них постоянной и целеустремленной борьбы. Но сочетание этой борьбы с острыми междоусобными внутриполитическими конфликтами составляет специфику лишь определенного типа обществ — тех, что обычно именуются феодальными. Оставив пока более подробный разговор о феодализме в период Чуньцю в стороне, стоит заметить, что для описываемого типа структуры в чжоуском Китае внутриполитическая борьба была жизненно необходимой формой существования, своего рода борьбой за выживание и преодоление соперников, за процветание знатной аристократической семьи и укрепление удела-клана, за усиление государства и сохранение хотя бы некоторого порядка в Поднебесной.

Трудно говорить о том, как обстояли дела в этом смысле в дочжоуское время. Насколько можно судить по имеющимся данным, с периода Шан — точнее, с аньянской его фазы, когда документированная писаная история сменила в бассейне Хуанхэ эпоху китайской предыстории, — вся жизнь сравнительно небольшого коллектива шанцев протекала на фоне непрерывных столкновений его с соседями, быстрыми темпами трибализовавшимися и заимствовавшими многие элементы шанской культуры, едва ли не в первую очередь вооружение и военное искусство. О столкновениях между шанцами данных сравнительно мало. Но если опираться на анализ М.В.Крюкова [48а, с. 1417], таковые все-таки имели место, что вполне согласуется с существующими представлениями о характере шанского общества и государства.

В военном столкновении, которому предшествовала длительная подспудная борьба чжоуского Чана, будущего Вэнь-вана, за политическое преобладание в бассейне Хуанхэ (имеется в виду прежде всего его работа по созданию антишанской коалиции), государственное образование Шан потерпело крах. На смену ему пришло военно-политическое объединение Чжоу, правители которого в сложившихся нелегких для них обстоятельствах сделали все, что в их силах, дабы господство Чжоу в Поднебесной не подвергалось сомнению со стороны поверженного противника и многочисленных не очень-то надежных союзников. И надо отдать им — прежде всего Чжоу-гуну и его помощникам — должное: созданная их усилиями доктрина небесного мандата надежно обеспечила власть чжоуских ванов даже в условиях ее длительного, медленного упадка и почти полной деградации. Однако именно раннечжоуские правители, будучи не в состоянии построить централизованное государство, вынуждены были создать систему уделов, усугубившую децентрализацию чжоуского Китая [97] . Вот почему, хотя характерный для начала Чжоу страх немногочисленных чжоусцев за их господство после реализации доктрины небесного мандата ушел в прошлое, политическая борьба стала усиливаться. Правда, она постепенно начала принимать иные формы, понемногу опускаться на более низкий уровень, превращаться в борьбу внутриполитическую, хотя это произошло далеко не сразу.

Если не считать драматического периода правления Ли-вана в середине IX в. до н. э., когда против него поднял мятеж могущественный Э-хоу, а после подавления этого мятежа силами удельных правителей, вассалов вана, сам Ли-ван был изгнан с трона, остальные чжоуские правители политической борьбы не вели, они были как бы выше этого. Лишь некоторые из них вмешивались, причем неудачно, в дела своих вассалов, но это не было нормой. Единственной формой политической борьбы, которой дом вана при всем его желании сохранить мандат Неба избежать не мог, была борьба внутридинастийная, т. е. спорадические выступления близких родственников вана, претендовавших на его престол или на право наследования ему. Остальные формы выпали на долю его вассалов-чжухоу, а также их вассалов из числа наследственной знати.

Зато на уровне этих чжухоу, как и на уровне наследственной знати, цин-дафу, политические столкновения, часто переходившие в военные, уже с VIII в. до н. э. стали почти естественной нормой существования, что характерно для всех феодальных структур. Период Чуньцю был одной из особенно развитых и в своем роде совершенных из их числа. Поэтому неудивительно, что в VII–VI вв. до н. э. в чжоуском Китае социальные верхи общества не мыслили себя вне политики. Этим они разительно отличались, скажем, от индийской знати того времени, которая в аналогичной ситуации постоянных междоусобиц между соседними и всегда соперничавшими друг с другом государствами бассейна Ганга на передний план всегда выдвигала не политические, а религиозные соображения. Естественно, что древнеиндийские письменные памятники оказались почти ничем не похожими на древнекитайские: другое общество, другие интересы, иной облик социальной структуры, иные ценности и, как итог, иные по характеру и содержанию записей источники. И это при всем том, что в Индии, как и в Китае, было немало войн, в том числе воспетых в героическом эпосе, которого в древнем Китае как раз не было.