Там, в коридоре, я и сталкиваюсь с Сашей.

В письмах он уверял маму, что ему здесь если не хорошо, то по крайней мере не плохо, что живет он общаком с москвичами, что питание сносное, что работа за штамповочным станком утомительная, но не тяжелая, что он много читает, занимается спортом, пишет, так что все в порядке. Он просил присылать ему, помимо прочего, как можно больше открыток с картинами из музеев. «Глаз устает от здешних красок строгого режима, – писал он, – а так посмотришь – и снова наполняешься цветом». Конверты были пухлые, набитые листами из школьных тетрадей, исписанными стихами, кусками поэмы. Он начал тогда «Одиссея и Навзикаю». «Я сам чувствую, – писал он, – что мои тексты стали другими. И о другом. И я благодарен». И еще в другом письме: «Этого боятся, потому что не понимают. Все это – своего рода инициация, приобщение, причащение. У них вольные каменщики, а здесь мы, народ-шапконосец».

Мне казалось, что все это для мамы, чтобы как-то поддержать ее, но вот я увидел брата, и он оказался крепким и мускулистым. Только потемнела кожа, больше появилось морщин да исчез указательный палец на левой руке.

Саша улыбнулся:

– Пустяки! В ночную смену у станка зазевался.

И еще непривычно было видеть его в лагерном наряде: черная куртка с номером, кожаные шлепанцы.

Выходить зекам разрешалось только в туалет, и я толкался с бабами на кухне у стола и плиты, а Саша лежал на койке и ел в ожидании курицы торт.

Свидание было двухдневное, и все это время на кухне что-то варили, жарили, а в комнатах без конца ели.

Я еще, помню, подумал о тех, кто здесь работает, проверяет наши сумки

– ведь все тащат сюда продукты, которые дома, может, и ставят на стол раз в год, такого в этом убогом Льгове днем с огнем не сыщешь. Забавно – дом свиданий, где с утра до ночи круглый год идет пир – на границе зоны и голодного застуженного города.

Желудок, настроившийся давно на пайку и ларек, разумеется, все это переваривать отказался, и Саша часто бегал в конец коридора.

То и дело было слышно, как грузинки искали ребенка по чужим комнатам:

– Гия! Моди! Моди!

Заглянул мальчишка и к нам. Видно, собирал конфетную дань. Саша дал ему шоколадку и хотел посадить к себе на колени, приласкать, но Гия вырвался и убежал.

Я привез деньги – несколько сторублевок, скатанных в трубочку и засунутых в полую ручку тележки. Отвинтив винты, можно было устанавливать высоту ручки, а при желании и вовсе вынуть ее.

Ночью ни я, ни он, мы не могли заснуть. Саша все ворочался, потом вставал, подходил к столу, записывал что-то.

У нас разница в шесть лет. В детстве для меня он был важнее, наверно, чем мама и отец, хоть я и не осознавал это, но ему было всегда со мной скучно.

Утром, вернувшись из уборной, утирая мокрое лицо, он засмеялся:

– Пристала строчка Заболоцкого: «Выйти на волю при ветре и поклониться отчизне. Надо готовиться к смерти так, как готовишься к жизни». Сижу над очком и декламирую.

От еды уже тошнило, но делать было нечего, к тому же не хотелось, чтобы пропадали продукты, которые достали с таким трудом, и мы опять принимались набивать животы. Потом чифирили.

Из окна ничего не было видно из-за намордника, только нарезанное на серые полоски небо, и брат расспрашивал – что здесь на улице перед зоной.

Потом пришли и сказали, что через полчаса ему уже уходить. Деньги он приготовил заранее. Сторублевки были измяты до шелковой мягкости и скатаны в пульку. Эту пульку Саша завернул в кусок полиэтилена от пакета с конфетами и аккуратно запаял огоньком от спички.

Теперь, когда нужно было прощаться, он засунул эту живительную свечку в задний проход.

Потом крикнули:

– Шишкин!

И его увели.

Когда снизу позвали, он будто съежился, втянул голову в плечи, лицо стало каменным. Саша сложил руки за спиной и пошел быстро, защелкав шлепанцами по полу.

Я провозил деньги в тележке каждый раз. С тех пор, может, все изменилось, и теперь они развинчивают и тележки? Не знаю.

Свидание давали два раза в год, но бывало и такое, что проездишь зря. Один раз уже написал заявление, жду, когда впустят, а мне отказ. Вышел какой-то новый, раньше его не видел. Спрашиваю:

– Что такое? Почему? Ведь положено!

Ответ с облачком перегара:

– Свидание дается не вам, а ему. Он нарушил дисциплину и был лишен свидания.

Разговор короткий. Этому типу сунуть бы в лапу, да денег с собой таких нет, чтобы не отказался, а тележку ведь не станешь при нем развинчивать. Да и дашь ему, а что толку, он лишь сошка, а на всех денег не хватит. И потом: где их взять, деньги-то? В школе много не заработаешь.

И поехал обратно ни с чем.

Мама все надеялась, что ей станет лучше и она сможет приехать в Льгов, но после операции уже об этом нечего было и думать.