От волнения у Дениса пересохло во рту, и он нервно облизнул губы, тоже склонившись к карте.

— Простите, ваше сиятельство, тогда самый верный маневр — ударить всей силою на Улеаборг! Пока ехал — по всему пути только и слышал в войсках: разбитые финны стекаются к Улеаборгу. Вот туда бы — и раз!

— Вот ты, сорванец, прости меня, ты — стратег. А он, генерал от инфантерии Фридрих Вильгельм фон Буксгевден, кто, по-твоему? То-то и оно, душа моя… Я с ним еще в начале кампании, только перешли пограничный мост в Абборфорсе, — до хрипоты схватился: не версты пройденные станут венцом похода, а сколько неприятелей выведем из строя! Чем быстрее не станет у них армии, тем скорее окончим войну. И тогда все версты, что протопали, — наши. И — уже навечно. Так нет же, Денис Васильевич, и теперь сего стратега не убедить в том, что ты, юнец, оценил с ходу. Вот тебе бы и командовать войском, — усмехнулся князь.

В горле совсем пересохло, и Денис сглотнув слюну, решился:

— Петр Иванович, ваше сиятельство, не надо мне командовать войском — сам-один всю жизнь мечтал верхом на коне… Отпустите меня вон туда, где самый дальний ваш клок.

— К Раевскому? — Багратион откинул нависший на лоб смоляной локон. — Обрадовал ты меня, Денис! Я от тебя иного не ждал. Как давеча увидел тебя, угадал: этот не усидит. А и верно, чего на ассамблеях плясать, коли война? Мне, генерал-лейтенанту, командиру дивизии, руки связали, а я тебе, своему адъютанту, их развяжу. Езжай с Богом! А здесь, для танцев, я иного себе помощника сыщу. Вон сколько их, посланных на военный театр по связям да знакомствам — за чинами да адъютантскими аксельбантами с орденами…

Генерал-майор Раевский — черняв, сух телом — удивился, когда увидел пред собою адъютанта Багратиона: — Ты что, Денис, приказ на ретираду привез мне от князя?

— Побойтесь Бога, Николай Николаевич, — засмеялся штабс-ротмистр. — Чтобы Петр Иванович меня с таким донесением да к вам послал? Подмога — другое дело. Принимайте в свои ряды уже обстрелянного и обученного.

Генерал потрепал гусара по плечу:

— Вот это дело — еще один добрый палаш к моим двенадцати пехотным ротам, пяти пушкам и эскадрону конницы!

Денис знал Раевского с детства, как в детстве когда-то получил благословение великого Суворова, сказавшего при всех, указав на мальчугана: «Он выиграет три сражения!» Раевский подобным афоризмом отрока не наградил, хотя, тоже был ласков с ним. А более всего сам Денис, видя в обществе отца таких храбрых воинов, все более укреплялся в своей решимости стать таким же, как они.

Отряд Раевского только что взял Вазу — город на восточном побережье Ботнического залива. Сил для наступления было явно негусто, если бы неприятель вздумал сопротивляться. Но он следовал иной тактике — не нести напрасных потерь в местных боях, а лучше отступить, зато из разрозненных частей сложить увесистый кулак, коим и ударить спустя время по русским.

Однако Раевский так наседал, что, отступая, шведско-финские войска оставляли не только редкие в этих диких местах города, но и несли немалые потери. Так было и здесь, на побережье. Ваза стала большим уроном для врага, и недаром за этот подвиг Раевский получил чин генерал-лейтенанта.

В авангарде доблестного генерала шел отряд Кульнева — четыре роты егерей с одною пушчонкою да парою эскадронов гусар и парою же сотен казаков. Но надо было знать полковника Кульнева, слава о котором уже шла в ту пору по всей русской армии. И Денис Давыдов не сдержался — пустился к нему, на самое острие наступательных действий.

Все говорило о том, что в поселке Калаиоки совсем недавно был бой. Посреди главной площади валялись две или три разбитые конные фуры. В одном месте на снегу сохранились даже черно-бурые следы — там стояло орудие, отложившее на снежном насте пороховую копоть, а рядом остались пятна крови.

Строения, к счастью, не пострадали. В одном из больших домов Давыдов нашел командира отряда.

Кульнев стоял возле плиты и помогал хозяйке что-то готовить.

Росту высокого — никак, наверное, не менее двух аршин и десяти вершков, — он был в мундире, сшитом из солдатского грубого сукна, смешно повязанном по животу женским фартуком, который едва на нем сходился.

Огонь в плите горел весело, на сковороде что-то шипело, пузырилось, и Кульнев, подхватывая со стола то одну, то другую баночку с какими-то специями, сыпал их содержимое на сковородку, к ужасу круглолицей хохотушки-хозяйки.

— Момент, момент! — останавливал он ее галантным жестом, мешая русские и немецкие слова с редкими финскими. — Я не испорчу, фрау. Ах, знали бы вы, какой я мастер маринования и соления грибов и рыбы! В полку, когда выпадают редкие свободные часы, на мои кушанья сходятся все офицеры. О нет, я не хвастаю, фрау. Вы теперь же вместе со мною убедитесь, какой я отменный кулинар. А ну, кликните сына и дочь к столу!

Именно в этот момент в дверях показался штабс-ротмистр, скакавший сюда аж из самого города Або.

Суровое, загрубелое на морозах и ветру лицо Кульнева с длинными висячими усами просияло.

— Вот уж кого не ожидал! — не выпуская из рук перечницу, обнял он друга. И, обернувшись к хозяйке, засмеялся громко и озорно: — Дорогая фрау, я же говорил: когда я готовлю, ко мне слетается весь полк. Представляю вам Дениса Давыдова, моего боевого товарища. За сто, если не более, верст почуял, каков аромат у моего жаркого, и вот он, уже в гостях!