Подобные слова, между прочим, спустя несколько дней Багратион вставит и в свою докладную записку на имя главнокомандующего. В записке этой, вновь особо отметив заслуги победителей Грисслехамна, не забудет ни одного человека из вверенного ему корпуса.

«Имею честь представить именные списки об отличившихся господах генералах благоразумными распоряжениями, деятельностью и мужеством, штаб- и обер-офицерах, отменным усердием и точным выполнением предписаний высших начальников быв во всем и повсюду примером своим подчиненным, и нижних чинов храбростию, презрением всех опасностей и перенесением неимоверных трудов споспешествовавших мне в столь короткое время с успехом окончить возложенное на меня поручение. К особому же усердию и попечению отношу всех господ шефов, полковых и батальонных командиров примерное сбережение людей: корпус, мне вверенный, делая форсированные марши большею частию по пространным морским заливам и плесам во время вьюг и метелей, в жестокие морозы, не имел ни одного ознобленного человека как в кавалерии, так и в пехоте и артиллерии. При сем долгом поставляю себе покорнейше просить об исходатайствовании у престола всемилостивейшего государя по делам их должного воздаяния и монаршего воззрения…

Князь Багратион».

Итак, Северная война закончилась. И закончилась таким триумфом, о котором вряд ли могли думать всерьез год назад в войсках и, главным образом, тот, по чьей воле сия война началась, — царь Александр Первый.

Да, кампания затянулась, приходилось повторно наступать в лесных и болотистых местах, где русские полки и дивизии уже однажды прошли с успехом. Но, несмотря на бездарность главнокомандующих, жертвы с русской стороны были самые малые. Достаточно упомянуть, что семнадцатитысячный корпус Багратиона в походе на Аландские острова потерял убитым лишь одного казачьего унтер-офицера, ранеными восемнадцать человек, из которых — один обер-офицер Войска Донского, и чуть более полусотни лошадей погибшими и покалеченными.

И — припомним докладную Багратиона — благодаря примерному сбережению людей, что командир корпуса считал для себя и всех подчиненных ему офицеров первейшею заслугою, не оказалось ни одного пострадавшего от губительных морозов, когда шведы и финны в привычных для них условиях замерзали на дорогах до смерти.

Негромкая, незаметная вроде бы была война, а результаты ее оказались неожиданно потрясающими. Швеция потеряла Финляндию и Аланды, иными словами, треть принадлежавшей ей территории, и недавно еще безраздельное свое господство в Балтийском море.

Обретение власти над соседней Финляндией и дополнительными балтийскими портами враз заставило замолчать тех, кто совсем недавно называл царя приказчиком Наполеона и тешил себя надеждами заменить его на троне тем лицом, которое осуществляло бы, как им казалось, независимую политику России. Угрозы заговора, еще как следует не оформившись, разлетелись в прах. Зато потерял свой трон тот, против кого начал войну император всероссийский.

В Санкт-Петербурге с наслаждением передавали друг другу то, что доходило из Стокгольма и кружным путем из других столиц о последних днях шведского короля.

Говорили: все окружение Густава-Адольфа требовало от него немедленного прекращения войны. Кроме русских, которые были уже в сотне верст от Стокгольма, с юга Швеции угрожали французы. Дальнейшее упрямство короля могло привести лишь к полной оккупации страны. Однако в своем безумии Густав-Адольф был невменяем. Тогда несколько гвардейских офицеров решили с помощью силы низложить зарвавшегося правителя.

Король уже прослышал о заговоре и велел запереть все ворота замка и усилить караулы. Войскам же, находившимся в столице, был отдан приказ немедленно выступить в поход на побережье. Тем не менее около полусотни офицеров пробрались в замок, и один из руководителей заговора, барон Адлеркранц, заявил королю:

— Государь! Первые чины королевства и армии, наиболее уважаемые граждане вашей столицы поручили мне заявить вашему величеству, что настоящее прискорбное положение дел чрезвычайно волнует все население.

Густав-Адольф сразу же понял, к чему идет дело, и закричал в припадке бешенства:

— Изменники! Вас всех ждет виселица!

— Нет, ваше величество, мы не изменники, — хладнокровно возразил барон. — Мы честные шведы, которые хотят спасти и отечество и вас, государь.

Король обнажил шпагу, но барон и стоявшие с ним рядом офицеры обезоружили его. На крики и шум явился дворцовый караул, и в суматохе король выбежал из кабинета, сумев закрыть за собою дверь на ключ. Преследователи навалились на дверь и бросились в погоню за королем, которого настигли уже во дворе.

Через несколько дней арестованный безумец отрекся от короны, а герцог Зюдерманландский был провозглашен королем под именем Карла Тринадцатого.

Вскоре Густав-Адольф развелся с женой и, назвавшись полковником Густавсоном, уже как частное лицо выехал на жительство в Швейцарию.

Одержав громогласную победу в войне, Александр Первый доказал собственную силу и несокрушимость. И первыми, кто это почувствовал и испытал на себе, были мать Мария Федоровна и сестра Екатерина, с именами которых недовольные связывали свои сокровенные надежды на изменения в управлении государством.

Еще осенью прошлого, 1808 года, когда Александр Павлович направился в немецкий город Эрфурт на свидание с французским императором, его, точно малое дитя, которому нужна опека, предостерегали:

— Кровожадный корсиканец готовит вам западню. Он похитит вас и убьет.

Подобными измышлениями императора запугивала мать, пытаясь остановить и положить конец союзу России с Францией. Александр Павлович, напротив, вернулся не просто целым и невредимым, но победителем.

В нем все: превосходный вид, улыбка, чувство собственного достоинства — свидетельствовало, что он не только не попался в Наполеоновы сети, но сам всецело овладел им. Во-первых, он уговорил французского императора сократить непосильную контрибуцию с Пруссии. Во-вторых, по сути дела, отказался участвовать в войне французов против своей былой союзницы Австрии. В-третьих, заручился поддержкою всесильного Талейрана, обратив его в своего тайного агента. И в-четвертых, по своей лукавой манере прямо никогда не говорить ни «да», ни «нет», дал понять своему августейшему союзнику, что при определенных условиях их дружба в принципе может быть укреплена не только государственными, но, пожалуй, и родственными связями.