То, что узнал Кутузов, его не просто ошеломило. Он вдруг впервые отчетливо понял, против какого противника определила его выступить судьба и как теперь он должен действовать, чтобы, не дай Господь, не повторить жребий Мака.

Еще два месяца назад «Великая армия», изготовившаяся к прыжку через Ла-Манш, стояла в Булонском лагере. Это-то и подвигло австрийцев, стремившихся первыми пожать лавры победы, двинуть свои войска в наступление. Их стратеги с линейками в руках подсчитали, что для переброски войск Наполеону потребуется шестьдесят четыре дня. Не около двух месяцев, а ровно шестьдесят и еще четыре дня!

Вот какою скрупулезностью отличались расчеты австрийского гофкригсрата, печально известного еще с суворовской поры своими никчемными выкладками. Что ж, на сей раз они, кабинетные стратеги, подвели самих себя, а с ними и русских союзников.

— Ровно через месяц я разобью австрийскую армию и к середине ноября буду в Вене! — заявил Наполеон и отдал приказ корпусам сниматься с мест и двигаться на восток. В главном Наполеоновом штабе тоже любили и умели делать точные расчеты. Каждому из семи корпусов, с точностью до самого малого населенного пункта, был определен маршрут, место и срок сбора. Так через тридцать пять дней вся почти двухсоттысячная «Великая армия» оказалась у стен крепости Ульм, занятой войсками Мака.

Великими преимуществами Наполеона пред всеми современными ему военачальниками, как совсем недавно у Суворова, были быстрота и натиск. И — еще другое свойство, которое во многих армиях, в первую очередь в австрийской, значилось только на бумаге. Это свойство — умение все, что задумывалось, со скрупулезной точностью претворять в жизнь.

Как легко Наполеон Бонапарт передвигал флажки на полевой карте, так же легко в натуре, на любой местности, перемещал он многотысячные корпуса.

Подойдя к Ульму, Наполеон разрезал армию Мака надвое. Одну ее часть он тут же отбросил к югу, подставив ее под огонь заранее выдвинутых сюда своих корпусов. Другую половину австрийской армии, возглавляемую самим Маком, он запер в Ульме. Для этого французский полководец обложил крепость со всех сторон пехотою, занял артиллерией господствующие над нею высоты и предложил Маку капитуляцию, угрожая неминуемым штурмом крепости и гибелью всех ее защитников.

Двадцатого октября 1805 года фельдмаршал Мак, его семнадцать генералов и более тридцати тысяч солдат выбросили белый флаг. Все пленные были отправлены во Францию, а горе-фельдмаршал с позором отпущен, чтобы следовать на мирное жительство в собственное имение.

Чтобы взорвать заряд, к пороху следует поднести горящий фитиль. Таким фитилем оказался разгром армии Мака. А следом уже разразилась настоящая катастрофа.

Как Наполеон и обещал, ровно день в день, пятнадцатого ноября он вступил в Вену, которая до того никогда не сдавалась неприятелю. Император Франц едва успел убежать из столицы на север, в Оломоуц. Сюда должен был прибыть из Берлина и Александр Первый. И сюда же, через Германию, двигалась вторая русская армия генерала от инфантерии Буксгевдена.

Катастрофа с Маком оставляла Кутузову ныне единственный путь — к Оломоуцу. Однако после занятия Вены Наполеон не только отрезал кутузовской армии наикратчайший путь, но и начал его преследование вчетверо превосходящими силами.

Гибель всей армии оказывалась неизбежной. Обозы, тяжелая артиллерия, госпитали, шедшие с армией по размытым дождями и разбитым сотнями колес дорогам, сулили крах, равный участи Мака.

Одно могло спасти кутузовскую армию — первыми подойти в район Цнайма. Но как? Путь французов от Вены до Цнайма был короче и лучше, чем дорога русских до этого пункта от Кремса, куда они уже вступили.

Значит, следовало Наполеона задержать, помешать ему перерезать путь нашей армии. Но какою же силою остановить победительный марш французских войск, коли они вчетверо перевешивают силы русских?

Какой заслон ни поставь на Венско-Цнаймской дороге, Наполеонов авангард мгновенно отбросит его прочь, если не уничтожит до последнего солдата. И все же следовало попытаться даже ценою неминуемой гибели малой части войска спасти всю остальную часть армии.

Кутузов пригласил к себе Багратиона и, полузакрыв единственный зрячий глаз, ткнул коротким пальцем в полевую карту:

— Вот город Голлабрун. Он — на Венско-Цнаймской дороге. От сего места, где мы теперь находимся, до него никак не менее сорока пяти верст. И то ежели идти без дорог, по холмам и горкам. Зато можно оказаться у Голлабруна на несколько часов раньше французов.

Смуглое восточное лицо Багратиона оставалось на удивление спокойным. Только голос, каким он отозвался, выдал волнение, означавшее, что он все понял и, как всегда, готов выполнить приказ.

— Получается, ваше высокопревосходительство, выступать мне следует немедленно. И — двигаться всю ночь. Только так можно выиграть у французов те несколько часов, о коих вы изволили упомянуть. Но выиграть следует более — самое малое сутки, чтобы дать всей армии оторваться от преследования. Так я понял ваш замысел?

Главнокомандующий привстал и потянулся к Багратиону.

— Я много был наслышан, князь, о твоей доблести в суворовских походах. И тут уже, в нашем переходе, дивился твоей храбрости в сражении при Ламбахе и Амштеттене, когда мы начали нынешнюю нашу ретираду после разгрома Мака. Потому не стану скрывать опасности предстоящего дела. Прикинь сам: в твоем корпусе не наберется и полных шести тысяч. А у маршала Мюрата, с коим тебе, как с главным Бонапартовым авангардом, предстоит сразиться, — все тридцать тысяч сабель и штыков.