«Да он сам, этот композитор, нелепое и жалкое существо, — произнесла про себя княгиня, продолжая тем не менее улыбаться. — Подумать только — сочинять симфонии и притом не слышать ни одного звука!»

— А музыку вы слышите? По крайней мере, свою собственную? — перестав вдруг улыбаться, неожиданно прокричала она в ухо сочинителю.

Брови Бетховена сошлись к переносью, глаза, казалось, запали еще глубже. Он приложил руку ко лбу, а затем к сердцу и произнес:

— Музыка, ваше сиятельство, у меня здесь и здесь. Однако я слышу музыку не только собственную, но и когда кто-то другой играет свои сочинения. Я смотрю на руки музыканта и вижу, какие звуки он исторгает из инструмента.

Меж тем взгляд княгини уже блуждал где-то далеко от маэстро. Она была близорука, и потому ее взгляд производил впечатление таинственности.

Может быть, как раз этот слегка рассеянный и загадочный взгляд привлек внимание гостя, который, проходя мимо, вдруг остановился возле нее.

Был он высок, строен, лицом приятен, с пышною шевелюрою блондин. Но что особенно бросалось в глаза, так это его плащ мальтийского рыцаря с красным верхом и черной подкладкой.

«Господи! — успела произнести про себя княгиня Багратион. — Неужели и мне выпадет такая же судьба, как и моей мама?»

— Милейший эрцгерцог Андреас, — услышала она голос незнакомца, — не будете ли вы так любезны, чтобы представить вашу гостью.

— Ах да! — с готовностью отозвался Андрей Кириллович. — Княгиня Багратион — граф Меттерних [21] .

На ком она впервые увидела такое необычное сочетание красных и черных цветов? Конечно же на Юлии Помпеевиче Литте, своем отчиме. И случилось это в Неаполе — более десяти лет назад, когда ей самой исполнилось не то восемь, но то девять лет.

Тогда, помнится, все в их доме заговорили о том, что на неаполитанском рейде бросил якорь военный корвет под названием «Пеллегрино», на корме которого — красный с белым крестом флаг. А вскоре к ним пожаловал и сам командир корвета.

Граф Джулио Литта сразу поразил всех своею внешностью. Был он красавец моряк, лет двадцати восьми, высокого роста, с тонкими и правильными чертами лица итальянского типа.

Как потом оказалось, он и в самом деле принадлежал к одному из знатнейших итальянских родов. За Свою молодую жизнь он успел уже многое повидать. Семнадцатилетним юношей он вступил в ряды рыцарей Мальтийского ордена и стал служить на флоте Острова Мальты, оберегая его границы на Средиземном море.

Однако через несколько лет Екатерина Великая обратилась к магистру Мальтийского ордена с просьбой прислать к ней в Санкт-Петербург лицо, сведущее в морском деле, для реформы Балтийского флота. Так граф Литта связал свою судьбу с Россией.

В ту пору, когда он появился в доме российского посла в Неаполе, сей рыцарь и граф не был еще русским подданным, хотя, служа в Петербурге, получил чин капитана первого ранга. В те дни Джулио Литта находился как бы на распутье — принять ли ему российское подданство и дослужиться в северной столице, скажем, до адмирала или же вернуться насовсем под знамена мальтийского рыцарства.

Как оказалось, в тот свой приход с мальтийским корветом «Пеллегрино» в Неаполь, именно в доме российского посла Литта неожиданно для себя нашел определение своей судьбы. Не оставляя рыцарского ордена, он станет и далее служить России. И толчком для сего решения, определившего его дальнейшую судьбу, послужило знакомство с милой и очаровательной женою посла — Катериною Скавронской.

Еще никогда в своей жизни молодая графиня не встречала такого изумительного красавца мужчину, в котором яркая его внешность и непохожая на других, таинственная и загадочная душа так гармонично слились в одно целое.

Право, что видела и что знала Катенька Энгельгардт, уездная смоленская барышня, с младых и тогда-еще невинных своих лет? Затхлый мир провинции, неотесанных и грубых деревенских помещиков, все занятия которых сводились к охоте, пьянству и дикому барскому разврату. Уже при дяденьке, светлейшем князе Потемкине, открылась ей вроде бы новая жизнь в блистательной столице, при дворе ее императорского величества. Но сия жизнь обернулась тою же непролазною скукою, что и дома, в смоленской глуши, несмотря на то что в мир сладострастия окунулась и она сама, молодая барышня.

Любовь к дяденьке? А что за чувство такое — любовь? Конечно, когда дяденька ласкал ее в своих объятиях, ей было приятно, а моментами, в самой что ни на есть их плотской близости, казалось: нет и не должно быть у человека счастия, ею только что пережитого.

Но проходил экстаз, и оставалось в душе чувство, похоже скорее на родственную благодарность дяде за то, что вызволил ее из мрака совсем уж кромешной жизни. И вместе с сим чувством — женская жалость к немолодому уже мужчине, что хотя и владеет несметными земными утехами, сказочными богатствами и неслыханною властью, а в сущности, душа его одинока и неприкаянна. Отсюда еще пуще хотелось сделать так, чтобы забылся он у нее на груди, как дите малое и жалкое своей обездоленностью.