За трепетом тела последовало осознание того, что она сделала что-то дурное и постыдное.

Ник сняла рубашку и попыталась ее сложить. Конечно, она измялась, но благодаря крахмалу сохраняла форму. Затем сняла плавки и с тревогой обнаружила, что они стали влажными и чем-то пахли. Ник осторожно простирала увлажненную часть ткани, воспользовавшись стиральным порошком, найденным в родительской ванной. Потом начала сушить плавки маминым феном. В этот момент она посмотрела в окно и увидела родительскую машину на подъездной дороге. Выключив фен, Ник сложила еще влажные плавки, но в спешке оторвала торговый ярлык, который разболтался, когда она щупала себя сквозь ткань. Ник торопливо засунула ярлык вовнутрь неряшливо сложенных плавок и уложила их в дальний конец ящика, рядом со старой фотографией матери. Затем как можно тщательнее сложила рубашку, перевязала ее бумажной лентой, засунула вовнутрь картонку и поместила на дно ящика. Проделав все это, Ник схватила в охапку свою одежду и помчалась к себе в комнату.

Ник была уверена, что ее отец, вернувшись вечером домой, непременно проверит свой ящик, обнаружит влажные плавки с оторванным ярлыком. Или надумает переодеться в ожидавшую своего часа желтую рубашку и увидит, что она измята. Неизбежное расследование выявит злоумышленника. Ник молила Бога, чтобы он предоставил ей возможность прогладить рубашку и как следует выстирать плавки. Взамен она пообещала Богу, что больше никогда не будет делать таких вещей, даже в воображении.

На следующий день, вернувшись домой из школы, Ник нашла записку от матери: она ушла играть с соседями в бридж. Ник выстирала и высушила плавки и умудрилась прикрепить обратно торговый ярлык при помощи липкой пластиковой ленты. Она погладила рубашку и аккуратно сложила ее.

Ник каждый день, затаив дыхание, прислушивалась, когда отец одевался. Окажется ли он хорошим детективом?

Однажды утром примерно месяц спустя отец вышел к завтраку в желтой рубашке и синем пиджаке. Мать заметила, что он надевал эту рубашку слишком редко и что она рада видеть его в ней. Отец подмигнул Ник.

Она затаила дыхание, не понимая, что имел в виду отец. Может быть, он давно уже все заметил: смятые плавки с неровно наклеенным ярлыком и заново проглаженную рубашку? Может быть, взрослые — или, по крайней мере, эти взрослые — всегда замечают подобные вещи? Может быть, отец заметил, что она натворила, но простил ее? Или он подмигнул дочери просто так, без всякой задней мысли? Ник никогда не спрашивала об этом отца. Угроза миновала.

Ее чувство вины по силе было сравнимо только с желанием повторить представление. Еще раз посмотрев на фотографию матери и на картинки в журнале «Вог», Ник дождалась момента, когда никого не было дома, и повторила свою проделку. На этот раз внутренний голос говорил ей, что она грешила преднамеренно, что прощения ей не будет.

Ник еще не слышала слова «трансвестит», но точно знала, что никогда и никому не расскажет о своих поступках.

Прошло несколько недель, и однажды летним вечером, когда отец задерживался на работе, мать после обычного коктейля и двух стаканов вина за ужином вдруг предложила девочкам сходить в кино. В городском кинотеатре шла ретроспектива фильмов Хичкока, а матери почему-то захотелось выбраться из дома. Они уселись в машину; девочки нервничали, как всегда, когда мать была за рулем навеселе. В таких случаях Марта всегда садилась на заднее сиденье, но Ник не хотела, чтобы у матери создалось впечатление, что дочери обвиняют ее в вождении машины в нетрезвом виде. Поэтому она села рядом с матерью, уперевшись ногами в переднюю стенку кабины на случай внезапной остановки.

В этот вечер показывали фильм «Психо». Ник было двенадцать лет. Она с возрастающим ужасом наблюдала за человеком, который убивал людей, переодевшись в женское платье.

Ник была потрясена. Она сидела вся пунцовая, не сомневаясь, что ее румянец заметен даже в темноте кинозала. По дороге домой она со страхом вспоминала увиденное. Мораль фильма казалась ей совершенно очевидной: люди, которые переодеваются в одежду представителей противоположного пола, — это безумные убийцы. То, что говорил ее внутренний голос, было правдой.

Ник чувствовала себя настоящей преступницей. Проклиная себя, она, однако, не могла отказаться от сеансов переодевания.

Ник переживала, что испытала оргазм впервые неестественно. В глубине души Ник смирилась с тем, что она не вполне нормальная. Вскоре она узнала, что существует закон, по которому демонстрация наготы является преступлением. То, к чему терпимо относились на юге Франции, в ее стране считалось нарушением общественных устоев.

В глубине души Ник безоговорочно осуждала себя, поддаваясь страху. Источники ее сексуального опыта были нездоровыми и преступными. Ощущая себя законченной преступницей, Ник стала создавать себе алиби, стараясь в остальных аспектах жизни вести себя безупречно, чтобы не вызывать подозрений.

В школе Ник старалась быть примерной ученицей, сохраняя скромность в одежде и в поведении. Она начала втайне завидовать так называемым «плохим девочкам», открыто проявлявшим свой интерес к сексу, не заботясь о том, что о них подумают. Ник создала себе такую репутацию, что если бы какой-нибудь Мальчик — например, Дейв — сказал о ней что-нибудь предосудительное, его сочли бы лжецом.

Она играла роль наивной, неопытной «правильной» девочки, немного старомодной. Привыкла думать о себе как о неисправимой лгунье и преступнице. А такие люди, как Дейв, представлялись ей жертвами.

Большую часть времени и энергии Ник тратила на меры предосторожности, боясь разоблачения, представляя себе, что будет, когда ее выведут на чистую воду.

Но когда Ник представала голой перед новой жертвой, она не могла отказать себе в этом удовольствии, в ни с чем не сравнимом наслаждении. Повторялось одно и то же: предвосхищение, уступка тайной страсти, самоосуждение и муки совести.

Чувство вины усиливалось оттого, что Ник ни с кем не могла поделиться своими страданиями. Она не могла отказаться от тайных наслаждений, и стремление скрыть правду стало для нее вопросом выживания. Ник стала хорошей лгуньей. Она стала актрисой.