Аннике вдруг пришла в голову одна мысль.

— Пиппи! — испуганно воскликнула она. — Ты ведь собиралась стать морской разбойницей, когда станешь взрослой.

— Тьфу, я все равно могу стать морской разбойницей, — сказала Пиппи, — такой маленькой-премаленькой вредной морской разбойницей, которая сеет смерть и разрушение, во всяком случае вокруг себя.

Она немножко подумала.

— Послушайте, — сказала она, — послушайте. Вдруг когда-нибудь, через много лет, явится какая-нибудь тетенька, будет проходить мимо и увидит, как мы играем здесь, в саду. И, может, она спросит тебя, Томми: «Сколько тебе лет, дружок?» А ты ответишь тогда: «53 года, если не ошибаюсь».

Томми радостно засмеялся.

— Тогда она, верно, подумает, что я просто коротыш, — сказал он.

— Да, ясное дело, — согласилась Пиппи. — Но тогда ты сможешь ответить, что, когда ты был меньше, ты был больше.

Тут как раз Томми и Анника вспомнили, что мама не велела им слишком долго оставаться у Пиппи.

— Нам, наверное, пора идти домой, — сказал Томми.

— Но мы снова придем завтра, — сказала Анника.

— Прекрасно! — сказала Пиппи. — Начнем строить снежный дом в восемь часов утра.

Она проводила их до калитки, и ее рыжие косички болтались во все стороны, когда она бежала обратно на Виллу Вверхтормашками.

— Подумать только, — сказал Томми чуть позднее, когда чистил зубы, — подумать только, если бы я не знал, что это пилюльки крумеляки, то мог бы поспорить, что это — обыкновенные горошины.

Анника стояла у окна детской в розовой пижамке и смотрела в сторону Виллы Вверхтормашками.

— Ура, я вижу Пиппи! — в восторге закричала она.

Томми также поспешил к окну. Да, конечно! Теперь, когда на деревьях больше не было листвы, можно было заглянуть даже на кухню к Пиппи. Пиппи сидела у стола, склонив голову на руки. С мечтательным выражением в глазах смотрела она на колеблющееся пламя стоявшей перед ней маленькой свечи.

— Она… она кажется такой одинокой, — сказала Анника, и голос ее чуть задрожал. — О, Томми, скорей бы уж было утро, чтоб нам сразу же к ней пойти.

Они молча стояли у окна, всматриваясь в зимний вечер. Над крышей Виллы Вверхтормашками светили звезды. Там, в доме, была Пиппи. Она будет там вечно. Странно было думать об этом. Пройдут годы, но Пиппи, и Томми, и Анника не станут взрослыми. Если только, понятно, пилюли крумеляки не потеряли свою силу! Настанут новые весны и лета, и новые осени и зимы, но их игры будут продолжаться. Утром они выстроят снежный дом и спустят трамплин с крыши Виллы Вверхтормашками. Когда настанет весна, они будут карабкаться на дуплистый дуб, где растет лимонад, они будут играть в искальщиков вещей и ездить верхом на лошади Пиппи, будут сидеть в дровяном ларе и рассказывать разные истории. А иногда они, быть может, будут также путешествовать на остров Куррекурредут, чтобы повидаться с Момо, Моаной и другими детьми. Но они вечно будут возвращаться на Виллу Вверхтормашками. Да, это была на редкость утешительная мысль — Пиппи вечно будет жить на Вилле Вверхтормашками.

— Вот сейчас она посмотрит в нашу сторону, и мы помашем ей рукой, — сказал Томми.

Но Пиппи смотрела прямо перед собой мечтательными глазами. А потом погасила свечу.

«А вы могли бы написать книгу для взрослых?» — спрашивают иногда замечательную писательницу Астрид Линдгрен, которую называют «Андерсен наших дней» и «Волшебница из Швеции». Ту, которая создала Малыша и Карлссона, Пиппи Длинныйчулок, Мио, Эмиля из Лённеберги, Калле Блумквиста, целых трех Расмусов, Лотту с улицы Бузотеров, Ронью, дочь разбойника, Чёрвен с острова Сальткрока и многих-многих других, ставших знаменитыми литературных героев. «Нет, я не хочу писать для взрослых, — раз и навсегда ответила Линдгрен. — Я хочу писать для читателей, которые способны творить чудеса. А чудеса творят дети, когда читают книги. Они берут наши убогие мысли и слова, они вселяют в них жизнь и блеск…»

Линдгрен хочет писать только для детей еще и потому, что в ее душе до сих пор живет ребенок, живет она сама. В ее памяти живы картины, запахи, вкусы и звуки ушедшего детства. Порой все это ощущается так же остро, как в те далекие времена. «Нет! — рассуждает сама с собой писательница. — Не совсем так, как тогда! Но я еще не забыла, еще я могу вспомнить чувство блаженства, охватившего меня при виде того самого куста шиповника на бычьем выгоне, который впервые заставил меня понять, что такое красота…»

Линдгрен не может забыть своих первых впечатлений, она остается во власти детства, как героиня одной из ее книг Пиппи Длинныйчулок, которая считает, что взрослым никогда не бывает весело. И она не желает стать взрослой… Линдгрен наблюдает и хорошо знает жизнь, знает взрослых и детей… Но когда ее спрашивают, черпает ли она вдохновение в собственных детях или внуках, писательница отвечает, что только один-единственный ребенок на свете может ее вдохновить: тот, которым была когда-то она сама. Линдгрен — человек очень необычный, оригинальный. Ей есть о чем рассказать детям, и она хорошо знает, как надо рассказывать и какой должна быть настоящая детская книга.

Обращаясь к молодому автору, который хочет творить для детей, писательница советует ему писать так, чтобы весело было только детям, а не взрослым, писать так, чтобы было весело детям и взрослым, но никогда не писать так, чтобы веселились только взрослые. Она считает, что сочинять для детей необычайно весело. Надо только писать свободно и от всего сердца! «Если ты спросишь меня, — говорит Линдгрен, — какой должна быть детская книга, я после долгого раздумья отвечу: она должна быть хорошей. Уверяю тебя, я долго думала об этом, но другого ответа не нахожу. Она должна быть хорошей… Если ты захочешь, — продолжает она, — написать потрясающую книгу для детей о том, как трудно и невозможно быть в нашем мире человеком, ты должен иметь на это право. Если ты хочешь написать о расовом угнетении и классовой борьбе, ты должен иметь на это право. И если ты хочешь написать только о цветущем островке в объятиях шхер, ты фактически должен иметь право и на это…»