— А, да, спрашивал, но так, между прочим.

— Что он хотел?

— Что хотел? Не знаю, что он хотел. Видно, окончательно передумал. Не скажет.

— Ладно,— говорю ему.— Повидались, поглядели друг на друга, поговорили. Теперь пойду, чтоб засветло до города добраться.

— Да, зима, рано смеркается.

Я стал спускаться по горной дороге.

— Проводить тебя? — спросил он и двинулся за мной.

— Ты что-то собирался мне сказать, да не решился,— начал я в открытую.

Халил улыбнулся:

— Собирался, да это неважно.

— А может, важно.

— Нет.

— Кто спрашивал обо мне? Шехага?

— Какой Шехага? Откуда здесь быть Шехаге?

— Кто же тогда?

— Кто? Да не знаю. Понятия не имею, кто он да что, зашел сегодня случайно и, верно, приметил тебя. Вот и говорит: «Это не Ахмед Шабо?»

— Молодой, чернявый, худой?

— Да вроде.

— Рамиз?

— Не знаю. Может, и Рамиз.

— Он велел привести меня к себе?

— Кто? Этот парень? Ничего он мне не сказал, пошел своей дорогой.

— Куда?

— Ей-богу, не знаю.

— Ну хорошо, увидишь его — передай привет от меня.

— Вряд ли я его увижу.

— Знаешь, Халил, в другой раз ты сначала придумай, что и как сказать, а уж потом зови человека. Ну, я пошел, а ты возвращайся восвояси.

— А что внизу, в городе, как дела? Так, вообще…

— Да шарят, вынюхивают, ищут Рамиза.

— А зачем?

— Не знаю, зачем его ищут, но дай бог, чтоб не нашли!

Крестьянин остался на взгорье — освещенный солнцем, наглухо закрытый изнутри, я же быстро зашагал к затянутому серой пеленой городу.

Измучил меня этот бедолага — желание сказать боролось в нем с желанием утаить, стремление узнать от меня, что происходит,— со страхом выдать себя. Скорее всего, Рамиз, спрятанный в его доме, видел, как я вошел в село, а возможно, и знал, что я приду, и просил его привести меня. Возможно, вначале Халил не соглашался, тот уговорил его, и он поджидал меня перед домом, продолжая колебаться, а все взвесив, окончательно передумал, начал говорить обиняками, подтвердил лишь мою догадку о Рамизе, но от прочего отгородился, объяснив все случайной встречей: откуда-то пришел, о чем-то спросил, куда-то ушел. Рамиз наверняка хотел со мной увидеться. Халил решил, что лучше не допускать этого. Лучше и безопаснее и для него, и для Рамиза. Рамизу он обещал привести меня, я стоял перед домом, возможно, тот нас видел, и теперь Халил, довольный своей ловкостью, наврет ему с три короба, что я, мол, спешил или струсил и отказался. Что ж, его право. Он укрыл Рамиза в своем доме — ради Шехаги, ради своего брата, может, и ради денег, и с него достаточно страхов из-за того, что беглый бунтовщик прячется в его доме. Не хватало еще, чтоб он начал рассказывать об этом каждому встречному-поперечному!

В глазах Рамиза я много потерял.

И тут я вдруг вспомнил Моллу Ибрагима. Почему он послал меня в Жупчу? Знал ли он, где скрывается Рамиз, и молча направил меня по его следу? Или сам Рамиз через кого-то передал, чтоб я пришел? Задавать Молле Ибрагиму эти вопросы — напрасный труд, он будет открещиваться, мотать головой, удивляясь, как такое могло прийти мне в голову, он-де знать ничего не знает и не желает знать.

Осмотрительный Халил оборвал все нити тайны, которую по частям хранило много разных людей.

Хотелось ли мне повидаться с Рамизом? Не знаю, возможно, надо мной нависла бы новая опасность и начали бы терзать новые страхи, как бы кто не прознал про нашу встречу. Такое со мной уже случалось: сделаешь один шаг, а последствий не оберешься.

И все-таки я жалел, что наше свидание не состоялось. Я засыпал бы его вопросами о людях, о жизни. Ответы его можно представить себе заранее, но вдруг бы я уверовал в его добрую волю и твердую надежду. Мне необходимо уверовать. Лучше жить с обманчивой надеждой, чем ни во что и ни в кого не верить.

В городе Махмуд ждал меня с плохими вестями. Он пошел в дом арестованной женщины навестить ее больного мужа, отнести ему кое-какой еды и застал там плач и стоны: женщина умерла в тюрьме. От страха ли, от болезни, от пыток, кто знает?

Тяжелая весть, бессмысленная смерть.

Расстроившись, я даже не задался вопросом, откуда в Махмуде такая храбрость — идти в прокаженный дом? И как же все-таки в нем сильна потребность помогать тем, кому еще хуже, чем ему!

Тайна была наверняка известна Осману Вуку, Шехаге — в той мере, в какой это отвечало его желанию, сердару Авдаге — в той мере, в какой он мог о ней догадываться. А догадывался он, к сожалению, о многом, словно сам дьявол нашептывал ему на ухо.

Я и не представлял себе, что Рамиз станет для меня больше, чем просто человек, с которым однажды столкнула жизнь — кинул взгляд и тут же забыл, был — и нет его,— больше, чем приятель, с которым охотно встречаешься и легко расходишься, больше, чем женщина, которую любишь, а потом с трудом припоминаешь ее имя. (О приятеле и женщине говорю с чужих слов, у меня их не так много и было; это я слышал от Османа, и мне запало в голову ухарское бесстыдство его слов.) А судьба Рамиза настолько захватила меня, что ни о чем другом я и думать не мог.