Вскоре стена и лесистая местность исчезли из вида, и открылись тесно прилегающие друг к другу поля, огражденные деревьями, и мне пришлось пробираться через шаткие деревянные перелазы, заросшие шиповником и густыми кустами ежевики. Я шел по частной земле — тропинке на юг, вившейся вокруг рощ и ручейка, который мы называли «говорливый ручей»; она должна была привести меня к увитому плющом зданию, моему дому.

Стояло позднее очень жаркое утро, когда я наконец увидел Оак Лодж. Слева, довольно далеко, жужжал трактор. Я подумал о старом Альфонсе Джеффрисе, смотрителе всех ферм поместья, вспомнил его обветренное улыбающееся лицо, и как мы сидели в его крошечной лодке и удили щук в мельничном пруду.

Воспоминание об этом спокойном пруде буквально накинулось на меня, я свернул с южной тропинки, продрался через заросли высокой — по пояс — крапивы, через переплетение ясеней и боярышника, и оказался на берегу спокойного тенистого пруда, дальний берег которого терялся в мгле густого дубового леса. Росшие у самого берега камыши почти скрывали маленькую лодку, с которой Крис и я рыбачили много лет назад; ее белая краска почти полностью облезла, и хотя она, похоже, не протекала, я очень сомневался, что она выдержит вес взрослого человека. Решив не тревожить ее, я обошел лодку и уселся на бетонных ступеньках обвалившегося лодочного навеса; отсюда я какое-то время глядел на пруд, покрытый рябью от стремительных насекомых и случайных всплесков рыб.

— Две палочки и немного веревки… вот и все, что потребуется.

Голос Кристиана заставил меня вздрогнуть. Наверно он прошел по тропинке из Лоджа, скрытой от меня навесом. Обрадованный, я вскочил на ноги и повернулся к нему. Увидев его, я вздрогнул, как от удара; похоже он заметил это, хотя я широко раскинул руки и заключил его в братские медвежьи объятия.

— Я должен был опять увидеть это место, — сказал я.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — ответил он, когда мы разорвали объятия. — Я сам часто брожу здесь. — Наступила неловкая тишина; мы молча глядели друг на друга. Я отчетливо почувствовал, что он не рад видеть меня. — Ты выглядишь загорелым, — наконец сказал он. — И истощенным. Здоровым и больным, одновременно.

— Средиземноморское солнце, сбор винограда и шрапнель. Я еще не выздоровел на сто процентов. — Я улыбнулся. — Но как хорошо вернуться и опять увидеть тебя.

— Да, — глухо пробормотал он. — Я рад, что ты приехал, Стив. Очень рад. Но, боюсь, это место… ну, здесь небольшой беспорядок. Я получил твое письмо только вчера, и не успел ничего приготовить. И здесь все немного изменилось, ты увидишь.

Да, и он больше, чем что-нибудь другое. Я не мог поверить, что передо мной стоит бойкий и веселый юноша, ушедший в армию в 42-ом. Он невероятно постарел, волосы прорезала седина, тем более заметная, что он разрешил им расти беспорядочной массой, свисавшей назад и по бокам. Он напомнил мне отца: тот же самый далекий рассеянный взгляд, такие же впалые щеки и глубокие морщины на лице. Но больше всего меня потрясла его манера себя вести. Он всегда был коренастым мускулистым парнем; а сейчас стал похож на пресловутое чучело: худой, неуклюжий, все время раздраженный. Его взгляд метался из стороны в сторону, никогда не останавливаясь на мне. И запах нафталина, как если бы его хрустящая белая рубашка и серые фланелевые брюки были только что вытащены из кладовки; а из-под нафталина… — да, намек на лес и траву. А еще грязь под ногтями, и в волосах, и пожелтевшие зубы…

Наконец, через пару минут, он слегка расслабился. Мы немного побоксировали, немного посмеялись и пошли вокруг пруда, ударяя по тростнику палками. Но я никак не мог отделать от ощущения, что приехал домой не вовремя.

— Тебе было трудно… со стариком, я хочу сказать? В последние дни?

Он покачал головой. — В последние две недели мне помогала няня. Не могу сказать, что он ушел с миром, но она сумела заставить его престать позорить себя… или меня, в данном случае.

— Я как раз хотел тебя спросить об этом. Судя по письмам, в последнее время между вами была какая-то напряженность.

Кристиан достаточно мрачно улыбнулся и посмотрел на меня со странным выражением, чем-то средним между согласием и подозрением. — Скорее открытая война. Вскоре после моего возвращения из Франции он сошел с ума, окончательно. Видел бы ты тогда этот дом, Стив. Ты должен был увидеть его. Похоже, он не убирался много месяцев. Я спрашивал себя, что он ел… скорее всего одни яйца и мясо. Еще бы немного месяцев и — я уверен! — он стал бы есть кору и листья. И он был в ужасном состоянии. Ужасном. Хотя он и разрешил мне помогать ему в работе, он быстро захотел избавиться от меня. И даже пару раз пытался убить меня, Стив. Настоящие покушения на мою жизнь. Наверно была для этого какая-то причина…

Меня потрясло то, что Кристиан рассказал мне. Образ отца изменился: холодный обидчивый человек превратился в сумасшедшего, орущего на Кристиана и бившего его кулаками.

— Я всегда думал, что он скорее любил тебя; именно тебе он рассказывал свои истории о лесе. Я тоже слушал, но на колене сидел ты. Почему он пытался убить тебя?

— Я слишком глубоко вошел в его работу, — вот и все, что сказал Кристиан. Он что-то скрывал, исключительно важное. Я чувствовал это как по его тону, так и по мрачному, почти возмущенному выражению лица. Должен ли я попытаться узнать больше? Мне было трудно решить. Никогда я не чувствовал себя таким далеким от брата. Быть может, подумал я, все дело в Гуивеннет, девушке, на которой он женился. Я спросил себя, что за атмосферу она создала в Оак Лодже.

Я попытался навести разговор на нее.

Кристиан с силой ударил тростники. — Гуивеннет ушла, — только и сказал он, и я, вздрогнув, остановился.

— Что ты имеешь в виду, Крис? Ушла куда?

— Просто ушла, Стив, — зло оборвал он меня, как человек, загнанный в угол. — Она была девушкой отца, а потом ушла, вот и все.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Куда она ушла? Ты был так счастлив, судя по письму…

— Я не должен был писать тебе о ней. Моя ошибка. Давай не будем больше говорить о ней, хорошо?