После этой вспышки мое беспокойство стало расти как на дрожжах. С Кристианом действительно происходило что-то плохое, и, безусловно, уход Гуивеннет в большой степени способствовал ужасной перемене, которую я в нем заметил. Однако было что-то еще, намного большее, но, пока он сам не заговорит об этом, невозможно ничего узнать. — Прости… я не знал, — вот и все, что я сумел из себя выдавить.

Мы шли и шли, по самому краю леса; там начиналась болотистая, ненадежная почва, через несколько ярдах исчезавшая в затхлой глубине, скрываясь под переплетением камней, корней и гниющих стволов деревьев. Стало прохладно, солнце не могло пробиться через плотную листву. Густые заросли камыша колыхались под ветром и мне показалось, что гниющая лодка тоже слегка зашевелилась на своей вечной стоянке.

Кристиан заметил мой взгляд, но даже не взглянул на лодку или пруд; он бродил где-то в глубинах собственных мыслей.

В какое-то мгновение меня пронзила резкая печаль при виде брата, разрушенного как внешне, так и внутренне. Я отчаянно хотел коснуться его руки, обнять его, и ненавидел себя за то, что боюсь это сделать.

— Да что случилось с тобой, Крис? — наконец, очень тихо, спросил я. — Ты болен?

Какое-то время он молчал, не отвечая, а потом так же тихо ответил: — Я не болен, — и с такой силой ударил гриб-дождевик, что тот разлетелся на мелкие кусочки. Он посмотрел на меня, на его истощенном лице появилось выражение покорности. — Я немного изменился, вот и все. Я продолжаю работу старика. Возможно ко мне перешло немного из его любви к одиночеству и отчужденности.

— Если это правда, ты должен дать задний ход.

— Почему?

— Потому что одержимость старика лесом постепенно убила его. И, судя по твоему виду, ты идешь тем же путем.

Кристиан слегка улыбнулся и швырнул свою палку в пруд; та с плеском упала в воду и поплыла, окруженная зелеными водорослями. — Быть может имеет смысл умереть, делая то, что пытался сделать он… и не сумел.

Я не понял драматический намек в словах Кристиана. Отец составлял карту леса и искал свидетельства существования там старых поселений. Он изобрел целый новый жаргон, исключительно для себя самого, и успешно не давал мне более глубоко понять его работу. Я сказал об этом Кристиану и добавил: — Быть может это и интересно, но едва ли очень интересно.

— Он делал намного больше, а не просто составлял карты. Но ты помнишь их, Стив? Они невероятно детальные…

Совершенно ясно я помнил одну, самую большую, показывавшую аккуратно обозначенные тропинки и дороги через безумное переплетение деревьев и камней; поляны были изображены почти с маниакальной точностью, каждая идентифицирована и пронумерована, а весь лес делился на зоны, которым отец дал имена. Мы иногда устраивали привалы на таких полянах, поближе к краю леса. — Мы часто пытались проникнуть глубже в сердце леса, помнишь эти походы, Крис? Но тропинки всегда кончались и мы с трудом выбирались обратно, очень напуганные.

— Верно, — тихо сказал Кристиан, загадочно поглядев на меня. — А что, если я скажу тебе, что нас останавливал сам лес? Ты поверишь мне?

Я поглядел на мрачное переплетение кустов и деревьев, и одну единственную видимую поляну, освещенную солнцем. — Так оно и было, по-моему, — сказал я. — Он не давал нам пройти внутрь, насылая на нас страх; и там было мало тропинок, и еще земля, задушенная камнями и шиповником… очень трудно идти. Ты это хочешь сказать? Или ты имеешь в виду нечто более… мрачное?

— Мрачное? Я бы использовал другое слово, — сказал Кристиан, но больше не добавил ничего, только сорвал лист с маленького, еще не выросшего дуба, растер его между пальцами и сжал в ладони. И все это время не отрывал взгляда от дремучего леса. — Это древнейшая дубовая страна, Стив, последний остаток того великого леса, который покрывал всю Англию. Здесь росли дубы, ясени, бузина, рябина, боярышник и…

— И все остальное, — улыбнулся я. — Я помню, как старик перечислял нам их все.

— Верно, так он и делал. Здесь больше трех квадратных миль такого леса, протянувшегося отсюда до Гримли. Три квадратных мили настоящей послеледниковой лесной страны. Нетронутой страны, тысячи лет сопротивлявшейся попыткам вторжения. — Он оборвал себя, сурово посмотрел на меня и добавил: — Сопротивлявшейся изменениям.

— Он всегда говорил, что здесь живут вепри, — сказал я. — Как-то ночью я услышал непонятный рев, и он убеждал меня, что это огромный старый вепрь, который подошел к опушке в поисках подруги.

Кристиан повел меня обратно к навесу. — Возможно он был прав. Если вепри и смогли пережить средние века, то только здесь.

Как только я открыл сознание минувшему, потихоньку начали возвращаться воспоминания и образы детства — солнце обжигает поцарапанную репейником кожу; мы удим рыбу на пруду; ночевки в лесу, экспедиции… и вечное воспоминание о Сучковике.

Идя по тропе обратно, к Лоджу, мы обсуждали видение. Мне тогда было девять или десять лет. Мы шли к говорливому ручью, собираясь поудить, и завернули на пруд, решив проверить наши ловушки, которые поставили в тщетной надежде поймать одну из хищных рыб, живших в нем. Присев к воде (без Альфонса мы не осмеливались сесть в лодку), мы увидели движение среди деревьев, на другом берегу. Потрясающее видение на несколько мгновений приковало нас к месту и сильно напугало: там стоял человек в коричневой кожаной одежде, с широким блестящим поясом и остроконечной оранжевой бородой, достигавшей груди; из его головы торчали сучки, поддерживаемые кожаной лентой. Одно долгое мгновение он рассматривал нас, а потом опять скользнул в темноту. И мы не услышали ни как он подошел, ни как ушел.