Я шел несколько минут; лиственный полог стал гуще, свет затуманился, поток расширился, идти стало труднее. Внезапно ручей поменял направление и я обнаружил, что иду из леса. Я потерял ориентацию, а тут еще мне дорогу загородил огромный дуб; я пошел вокруг него и земля начала опасно опускаться. Появились заросшие скользким мхом серые камни; вдоль этого каменного барьера росли молодые узловатые дубки. К тому времени, когда я сумел пробраться сквозь него, я потерял ручей, хотя и слышал его далекое журчание.

Через несколько минут я сообразил, что лес поредел и я уже вижу поля за ним. Я сделал круг. Опять.

И тут я услышал крик голубя и повернулся к молчаливой мгле. Я позвал Гуивеннет, но в ответ только издевательски захлопала крыльями птица, высоко надо мной.

Как же отец входил в лес? Как он проникал так далеко? Судя по его дневнику и карте, висевшей на стене кабинета, он мог заходить очень далеко в райхоупский лес, и только тогда защита поворачивала его. Он знал дорогу, я не сомневался, но, судя по всему, перед смертью он ограбил собственный дневник — скрывая улики или вину — и информация пропала.

Я хорошо знал отца. В Оак Лодже я находил множество свидетельств разных качеств его характера, и особенно одного: он должен был запасать, сохранять, укрывать. Я не представлял себе, что отец может что-нибудь уничтожить. Спрятать, да, но не порвать или сжечь.

Я обыскал дом, а потом зашел в поместье и спросил там. Нет, он не спрятал в поместье ничего, если не использовал — незаметно для всех — большие комнаты и длинные коридоры.

Оставалась еще одна возможность, и я написал в Оксфорд, надеясь, что письмо доберется раньше меня. На следующий день я собрал маленький чемоданчик, оделся получше и после трудной дороги на автобусе и поезде оказался в Оксфорде.

У дома, где жил коллега и задушевный друг отца, Эдвард Уинн-Джонс.

Я не надеялся застать Уинн-Джонса. Я уже не помнил как, но вроде в прошлом году — или еще во Франции — я слышал, что он умер или исчез, и в доме живет его дочь. Я не знал даже, как ее зовут и согласится ли она увидится со мной. Но я решил рискнуть. Однако она оказалась очень вежливой. Дом — трехэтажный полуособняк на окраине Оксфорда — требовал ремонта. Шел дождь, и высокая, сурово выглядевшая женщина, открывшая дверь, мгновенно пригласила меня внутрь, хотя и заставила постоять в передней, пока я сражался с промокшими пальто и ботинками. Только потом мы начали соревноваться в вежливости.

— Энни Хайден.

— Стивен Хаксли. Прошу извинить за позднее предупреждение. Надеюсь, не причинил вам никаких неудобств.

— Ни в малейшей степени.

Ей было лет тридцать пять, скоромно одетая: серая юбка и серый джемпер поверх доходящей до шеи белой блузки. В доме пахло полировкой и сыростью. Все комнаты были закрыты со стороны коридора — как я понимаю защита против вторжения через окна. Она выглядела как женщина, при виде которых на ум невольно приходит эпитет «старая дева»; не хватало только кошек, возившихся около ее ног.

На самом деле Энни Хайден жила совсем по-другому. Она была замужем, но во время войны муж ушел от нее. И когда она ввела меня в темную скромную гостиную, я увидел мужчину, примерно моего возраста, читающего газету. Он встал и был представлен как Джонатан Гарланд. Мы пожали друг другу руки.

— Если вы хотите поговорить без лишних ушей, я ненадолго покину вас, — сказал он и, не ожидая ответа, исчез в глубинах дома. Энни никак не объяснила его появление, но он жил в доме, никаких сомнений. Позже, я заметил в ванной его бритву, лежавшую на низкой полочке.

Возможно все это к делу не относится, но я внимательно вглядывался в миссис Хайден и ее положение. Мрачная и неустроенная, она не шла ни на какой дружеский контакт, и я не видел ни малейшей искры сочувствия, которая позволила бы мне легко расспросить ее. Она сделала мне чай, предложила печенье и молча сидела, пока я объяснял цель своего визита.

— Я никогда не встречала вашего отца, — наконец сказала она, — хотя я и знаю о нем. Он приезжал в Оксфорд несколько раз, но как раз тогда меня не было дома. Кстати мой отец, натуралист, тоже бывал дома не так часто. Я была очень близка с ним. Он проводил очень много времени в поездках, и я волновалась за него.

— А вы помните, когда видели его в последний раз?

Она странно посмотрела на меня, что-то среднее между жалостью и гневом. — Я хорошо помню тот день. Суббота. 13-ое апреля 1942 года. Тогда я жила на верхнем этаже. Мой муж… он уже ушел. Отец яростно заспорил с Джоном — моим братом — и внезапно ушел. Вот тогда я и видела его в последний раз. А Джон поехал за границу, на войну, и его убили. Я осталась одна…

Еще несколько осторожных вопросов, и я сложил вместе куски двойной трагедии. По какой-то причине Уинн-Джонс ушел из дома, разбив сердце Энни во второй раз. Терзаемая страданиями, она несколько лет жила как отшельник, и только когда война кончилась опять начала участвовать в общественной жизни.