— И не было ни испуга, ни сожалений? — решил уточнить Фаул.

— Нет, почти нет. Тот, кто обратил меня… Я доверял ему, как никому другому.

— Ну, тогда он должен был тебе все объяснить, — задумчиво проговорила Раши.

— Он и объяснил то, что знал сам, — пожал плечами Деймос.

— Как так? — переспросила девушка, подтверждая свое качество — заговорить любого едва ли не до смерти.

— В жизни бывает всякое, — ответил за партнера Фаул. — Далеко не всем везет быть обращенными Владычицей Ночи.

— Знаю, — как-то сразу посерьезнела Раши. — Возможно, мы никогда не стали бы вампирами, но когда Менестрес встретила нас, мы умирали.

— Болезнь?

— Хуже. Мы же с Руфусом близнецы. Мы были обречены с рождения в жертву богам. Тогда жрецы как раз решили, что время пришло. Мы умирали от кровопотери, когда явилась Менестрес и забрала нас.

За последней фразой скрывалось явно нечто большее, но девушка замолчала, не желая продолжать рассказ, а Фаул чувствовал, что не стоит настаивать.

Чуть помолчав, Раши подхватилась с места со словами:

— Раз на сегодня мы закончили, я пойду, схожу к брату.

И ушла, прежде чем кто-либо успел что-то возразить.

— Чудная, — обронил ей вслед Фаул.

— Могло быть и хуже, — возразил Деймос.

— Я уже обещал сделать все возможное, чтобы ты переборол то, что так гложет тебя!

— Да я и не о себе. Раши могла бы просто умереть раньше или сойти с ума. Им повезло не разлучиться с братом. Я видел, как оно бывало в других случаях.

— В твоем царстве тоже совершали подобные жертвоприношения? — спросил Фаул, вспоминая, видел ли он нечто подобное в его воспоминаниях.

— Нет. Я вообще не поощрял излишнюю религиозность и тем более не допускал, чтобы она выливалась в… подобное. Мне нужны были воины, смертей и так случалось… достаточно, чтобы еще и такой… урон наносить. Можно было, конечно, предателей и прочих преступников жертвовать, но зачем? Казнь куда нагляднее.

— Наверное, соседям это не нравилось.

— Им не нравился я сам, они меня боялись. И думали только о том, чтобы предпринять, чтобы я не заинтересовался их территориями.

— Понятно.

Деймос оказался не религиозным. Для человека оно, может, и плохо, но не для вампира. Впрочем, можно было и раньше догадаться, ведь Деймос ни на словах, ни в мыслях не искал божественных кар на свою голову за содеянное, и не просил о прощении. В этом он искал собственный путь. Всю жизнь он рассчитывал только на себя, так с чего теперь меняться?

Фаулу пора было бы уже привыкнуть, что с его партнером никогда ничего не бывает обычно или просто так, но запас удивления, видимо, еще не истощился.

Чтобы покончить с неприятной темой, Фаул взял Деймоса под руку и предложил:

— Пойдем в нашу комнату?

— Хочешь заняться лечением или…

В этом «или» оказалось столько всего, что у вампира мгновенно забурлила кровь. Фаул мог только надеяться, что со временем немного попустит, и он не будет так остро реагировать на подобные предложения партнера. Пока же страсть бурлила через край.

Тем временем лечение приносило свои плоды, но медленно, очень медленно. Изменения к лучшему были ровно таковы, чтобы Фаул не отчаялся и не опустил руки.

Прошло почти пятьдесят лет, прежде чем вампир клана Морры признал, что опыт все-таки удался. Хотя, все равно, полного исцеления еще не было. И все-таки Деймос стал более… социален, менее угрюм, и уже больше прощал себе.

Даже меняясь, Деймос по-прежнему оставался предан Фаулу. Не из-за уз, а, кажется, по собственному почину. Они не говорили о любви и прочем таком, но Деймос явно привязался к партнеру. Да и дела порой говорят больше слов.

И вот настал момент, когда Владычица Ночи вызвала Фаула к себе для разговора. Они довольно часто беседовали, но сегодня, кажется, Менестрес была серьезнее обычного. Предложив мужчине сесть, она, после приветствия, поинтересовалась:

— Как ты находишь состояние Деймоса сейчас?

— То есть?

— Мне нужна общая картина.

Сердце вампира почему-то екнуло в нехорошем предчувствии, но он все же ответил:

— Не идеально, конечно, но гораздо лучше, чем было.

— Гораздо… Да, я заметила, что он куда меньше замыкается в себе, и почти исчезли приступы странной задумчивости, когда прошлое словно затягивает его обратно.

— Именно, — почтительно согласился Фаул, и не удержался от осторожного вопроса: — Что-то произошло?