Мой сосед вскрикивает от неожиданности и удивления:

– Товарищи, смотрите, среди нас наш полковник.

Немедленно становлюсь центром внимания. Говорить ничего не могу, так как чувствую, что сейчас расплачусь, как ребенок. Прошу меня отвезти в автогородок и дать немного успокоиться. Летчики на руках подсаживают в машину.

И вот я уже перед дверью своего приятеля. Сбрасываю истлевшие тюремные одежды и с наслаждением погружаюсь в ванну. Временами кажется, что это только сон, и сейчас все снова исчезнет. Но кончаю мыться, выхожу из ванны, а любезный хозяин одевает меня в чистое белье, костюм и свои ботинки.

На столе уже приготовлены всякие вкусные вещи и рюмка водки. Невольно вспоминаю, как часто в камере, будучи голодным, я закрывал глаза и мысленно предавался чревоугодию. Но что случилось? Чувствую, что ничего не могу есть. Вероятно, наступила неизбежная реакция.

Трогательное отношение ко мне летчиков было лучшей наградой за все мучения и издевательства.

Ранее я всегда подшучивал над другими и был уверен, что так называемые «истерики» принадлежность исключительно женского пола. Но оказалось, что и мне с ними пришлось познакомиться. Когда друзья в честной кампании проявляют к тебе исключительную любовь и внимание, а на столике патефон наигрывает грустно-задушевную мелодию, – нервы окончательно сдают.

Как видно, уж слишком резкий контраст между тюрьмой и действительностью. Дружеские, полные любви и участия слова окружающих лишают окончательно самообладания, и конвульсия содрогает когда-то исключительно здоровое тело и нервы.

Но минутная слабость проходит. Беру себя в руки, прошу извинения и поднимаю бокал за своих лучших друзей.

Дней через пять, тепло расставшись со своими питомцами, уехал в Москву. Настроение самое прекрасное. Сердечное и искреннее отношение летчиков заставило снова полюбить людей и забыть кошмар прошлого. Еду полный надежд и желания поскорей получить назначение и с жаром взяться за любимую работу. В душе не было ни обиды, ни злобы, но так же бесследно исчезла вера и уважение к вождям.

Хотелось искренне восстанавливать разрушенный воздушный флот. Работать, не покладая рук, для любимой родины. Но не было уже слепого поклонения и наивной веры в «самую демократическую конституцию в мире. Личная обида, несмотря на все издевательства, отодвигалась на задний план.

После тюрьмы я был глубоко убежден, что система государственного управления, покоящаяся на фундаменте бесправия и рабства, не может быть долговечной.

Поговорка – «На штыках не удержишься» – полностью подходила к обстановке в Советском Союзе, созданной «мудрым отцом».

Цену хвалебных гимнов в печати, громких трафаретных резолюций и криков «ура» на собраниях и митингах, я уже знал хорошо. Миллионы невинно пострадавших, а с ними вместе и их семьи, ясно видели ложь, вероломство и обман, ненавидя всей душой бездарно-кровожадных руководителей.

Громадный колосс, именуемый СССР, несмотря на внешнее величие, стоял на глиняных ногах. Он ждал только первого толчка, чтобы молниеносно разлететься на мелкие куски, похоронив под собой всю систему произвола и насилия.

Мое желание после тюрьмы сводилось к одному: работать честно для родины и открывать глаза наивным людям на оборотную сторону медали советской демократии, приближая таким путем неизбежный конец иудо-сталинской клики и их верных телохранителей из НКВД.

В Москве меня ждало разочарование. Явившись к начальству, я встретил вместо теплоты крайне сухой прием, поставивший меня в тупик. А многие чиновники Главка, за время моего сидения в угоду НКВД подтасовывавшие показатели моей работы, представляя таковые во вредительском свете, всячески избегали встречи. Какой резкий контраст между теплым, сердечным приемом летчиков и боязливой сухостью трусливых начальников.

Эта обстановка, на которую я уже никак не рассчитывал, после перенесенных страданий заставила меня болезненно насторожиться. Становилось ясно, что ко мне относится с недоверием.

Вначале все сошлись на одном, что надо отдохнуть. Но вот отдыхаю месяц, другой. Наконец надоедает болтаться без дела. Прошу дать назначение. Вначале не понимаю, почему это так сложно. Ведь воздушный флот, коим я командовал, держал все время первенство в Союзе.

Но дело оказалось не в моих знаниях и энергии.

Надо было найти для меня работу внешне почетную и сытную, а в то же время устраняющую тебя окончательно от оперативного руководства воздушным флотом.

И вот, наконец, после долгих вступлений, осторожно начинают говорить о дальнейшем восстановлении моего здоровья и с этой целью предлагают поехать на должность директора санатория Аэрофлота в г. Ялту. Это предложение уже не вызвало никаких сомнений и означало почетную сдачу меня в архив.

Видя принятое решение начальства, вероятно, по предписанию НКВД, с присущей мне иронией заявляю: