«Мы любим представлять людей с окраин – меня пугает как раз центр, – пишет мне Франклин Фернесс. – Из середины ничего хорошего не исходит, все действие происходит именно на рубежах».

Фернесс соглашается представлять книгу и начнет ее подавать, как только я вышлю ему окончательный вариант.

В пять тридцать семь утра, в четверг, в августе (время запомнилось лишь потому, что эти конкретные часы навсегда остановились), в стоящий рядом с домом клен ударяет молния, расколов дерево с грохотом такого взрыва, который только небеса могли устроить. У расщепленного ствола одна половина остается стоять, как стояла последние полвека, а вторая рушится на дом, и одна толстая ветка протыкает стену, где находится кабинет Джорджа, делая его похожим на дендрарий.

Сотрясающий стены удар и тут же запах гари срывают меня с узкой кровати в комнате служанки, рядом с кухней. Я хватаю из-под раковины огнетушитель и лихорадочно осматриваю дом. Обнаружив дерево в кабинете Джорджа, я взлетаю наверх и вижу, что Мадлен обнимает Сая, а тот сидит на постели и вопит:

– Папа стрелял! Из «дерринджера» стрелял!

– Это сон, плохой сон, – говорит Мадлен, поглаживая его по спине. Я спешу обратно в холл и стаскиваю с чердака лестницу.

Пахнет озоном, пригоревшей яичницей, порохом, молекулами, разорванными на части и слепленными вновь. Запах на весь чердак.

Мой лэптоп стоит на карточном столе. На заснувшем экране больше не идет слайд-шоу нашей поездки в Южную Африку. Он мигает, заикается, ищет сам себя – пустой.

Стена возле розетки, куда была воткнута вилка, почернела. Огненные следы протянулись по полу на добрый фут, пометив половицы черными отпечатками сажи с электрических пальцев.

Огня нет.

Тесси у подножия лестницы на чердак, скулит. Там же Мадлен и Сай в ночной одежде, смотрят вверх.

– Кавалерию вызывать? – спрашивает Сай.

Вот этого я ждал?

Книга готова. Сделана. Не нужно больше ее совершенствовать, она просто закончена. Или, более конкретно, прикончена электронным взрывом.

Не то чтобы книга в компьютере была моим единственным экземпляром. Есть другие, различные версии, переработки, три штуки на флешках, включая еще и ту, что похоронена во дворе в капсуле времени – огнеупорном контейнере, купленном в скобяной лавке, – и еще один экземпляр, отосланный Франклину Фернессу.

В другую минуту я бы впал в истерику из-за потери всех последних изменений, или был бы оглушен, парализован мигающим глазком черного экрана. А я, как ни странно, испытываю облегчение. Как будто тяжесть, которую я столько времени нес, вдруг испарилась, словно рассеялась огромная туча. Мне ничего не надо делать – остается только принять, что все закончилось. Все. Я свободен. И в каком-то странном, приподнятом настроении.

И тут до меня доходит: а не была ли книга той самой гадостью, за которую я, по словам Лондисизве, держался, которая была близка мне, как спутник жизни? Вот это жило внутри, и надо было выпустить его наружу? Это была книга?

Перед самым возвращением детей из лагеря приходит письмо, перенаправленное из больницы, где умерла Джейн. К нему прилеплена на клею записка: «Письмо прибыло недели две назад, так что простите за задержку – я был в отпуске. Не считайте себя обязанным реагировать, если приложенное письмо не представляет для Вас интереса. Но если Вы захотите ответить – я с удовольствием выполню роль конфиденциального курьера. Надеюсь, лето у Вас проходит удачно. С наилучшими».

Подпись врача, который вел Джейн.

Здравствуйте!

Меня зовут Эйвери, и я Вам пишу, чтобы сказать спасибо за подаренную жизнь. Я живу в Огайо, долго числилась в списке ожидания на пересадку сердца и легких, пока не получила Ваш дар. Тогда я не знала, проживу ли достаточно долго, чтобы представилась вот эта возможность Вам написать. Ваша трагическая утрата дала мне неоценимое – второй шанс в жизни, и я очень хочу поблагодарить Вас и Вашу семью. Хочется думать, что Вам в утешение будет знать, как помогли сердце и легкие, отданные мне Вашей любимой. Я теперь могу свободно дышать, ходить и даже подняться на целый лестничный марш. Я смогла вернуться к учебе и получить диплом бакалавра – очень надеюсь завершить образование и стать социальным работником, а может быть, поэтом. А самое главное – я помолвлена. Много лет я любила чудесного человека, но не считала себя вправе принять его предложение, пока думала, что у нас нет шанса построить долгую совместную жизнь. Совсем недавно я уже смогла ездить, и мы с ним поехали в Калифорнию. Это было чудесно. И отчасти я пишу это письмо, чтобы сказать: если Вам эта мысль кажется приемлемой, я была бы очень рада увидеться с Вами и поблагодарить лично. Я знаю, что это трудно, – но надеюсь, что увидеть, какие возможности и какие радости подарили мне Вы, будет для Вас утешением в Вашей невосполнимой потере. Очень надеюсь на Ваш ответ.

Эйвери

Читаю письмо и не могу удержаться от слез. Плачу от сочувствия к Эйвери, к Джейн, к Эшли, Нейту и Рикардо.

А потом слезы иссякают. Потому что Сай и Мадлен ждут, чтобы я их куда-нибудь повез, Тесси хочет завтракать, а дети через несколько дней вернутся из лагеря домой, и надо что-то сделать.

Убираю письмо.

Дети возвращаются, сильнее и увереннее, чем были до поездки в лагерь. У Рикардо на груди медали за плавание, стрельбу из лука, греблю. Он золотисто-смуглый, похудел, подрос, отработал удар в гольфе и подачу в теннисе, не принимает лекарств, сменив их на активный образ жизни плюс аминокислоты и какой-то рыбий жир, напоминающий, по его словам, растаявшее мороженое. Я его пробую, меня чуть не выворачивает. У Эшли появились груди, которых точно не было еще четыре недели назад. Такое смешное сочетание девочки с женщиной, и до боли застенчивая. У Нейта на верхней губе характерная темная полоска, голос стал ниже. Все они брызжут рассказами о друзьях, приключениях, тайных языках. Душевный подъем от поездки в Южную Африку еще усилился и расширился в лагере, и я вижу, что они не только выросли, но и мыслить стали по-иному. Верят в свои силы.