— Это объяснимо, — кивнул падре, — была война. Вы знаете, я был тогда ребенком. Я помню все. Война не оставила иллюзий. Иллюзий мирной жизни… мирного сосуществования разных государств, разных классов. Возможности договориться. Война обнажила человеческую суть. Если хотите, я благодарен Господу за то, что Он явил нам откровенный взгляд на нашу собственную сущность.

— Но ведь война давно кончилась, — вырвалось у Рея.

— Раны заживут еще не скоро. Раны земли, человеческие раны. Вы, мистер Гольденберг, думали, что можно жить весело и беспечно и оставаться добрым и хорошим человеком, христианином. Тогда, до войны многие так считали. Можно жить искусством, радостями и удовольствиями жизни. Растить детей, смотреть фильмы. Но никуда не девается грех, глубочайший первородный грех, живущий в каждом из нас.

— И оттого началась война? — скептически спросил Рей. Священник нахмурился.

— Скажите, мистер Гольденберг, ведь вы были влиятельным человеком в своем мире…

— Нет. Я был богат, но не влиятелен.

— Все равно. Вы были богаты, имели какие-то связи, хотя бы родственные. Сделали вы что-нибудь, чтобы остановить войну?

— Да кто же знает, что нужно делать, чтобы остановить это все? — воскликнул Рей.

— Вы не знали — или не хотели знать? Поймите, я не упрекаю вас, вы — дитя своего века. Мы все таковы. Все грешны. Но это — ответ на вопрос, отчего началась война. Господь ли виновен в войне? Нет. Это наша человеческая слабость, наше зло. Вы знаете, в чем самая страшная рана войны?

— Э-э… — протянул Рей.

— Она — в том, что люди привыкают к смерти и убийству. В ваше время в благополучных странах смерть казалась чем-то необычным. Смертную казнь осуждали. Гибель одного человека представлялась уже трагедией. Если в какой-то стране происходил теракт, все осуждали террористов, ведь что может быть страшнее убийства невинных? Тогда осуждали пытки, старались их запретить, пытками считали даже лишение еды и сна, неудобные условия содержания. После войны все изменилось. Вы видели в нынешних новостях, чтобы кто-нибудь осуждал убийства или пытки?

— Э-э, нет, — промямлил Рей. Ему было неловко признаться, что он и новостей-то не смотрел.

— Вы знаете, долгое время на моей памяти в ЗР ездили молодые бездельники развлекаться охотой на людей. Жителям ЗР, молодым парням и девушкам, платили деньги и они, чтобы помочь семье, соглашались на это. А еще раньше и денег-то не платили, устраивали обычный отстрел, как сафари. Или насиловали. Лишь недавно это запретили, но и сейчас еще, подпольно… Не только это. Смертная казнь существует в мире везде и применяется без ограничений. Пытки не считаются чем-то предосудительным, наоборот, в новостях одобряют полицейских, которые бьют задержанных. Считают таких полицейских героями. Вы не заметили этого?

— Я, честно говоря, не очень следил…

— Люди озверели от войны. Но война лишь проявила то, что и было в натуре каждого человека. Теперь это стараются ввести в рамки. Вот флаг-турнир — чтобы сбросить лишнюю агрессию. Но я думаю, что гуманизма не будет уже никогда, его время — кончилось. Сейчас нам очень сложно собирать пожертвования, вы знаете — почти никто не дает. Источники нашего финансирования — очень необычные…

Рей увидел вдалеке от скопления хижин Миссию — деревянное длинное здание, рядом — каменная часовня, уцелевшая, как видно,от старых времен.

— Я вам обязательно пожертвую, — пообещал Рей, — и всегда буду это делать! А можно я посижу у вас немного? А то кузен с другом меня тут бросили, и я не знаю, что делать.

— Конечно, посидите, — согласился священник.

— А вы сами — тоже отсюда? — спросил Рей, — я имею в виду, вы… так хорошо говорите по-испански.

— Я мексиканец, если вас это интересует, — кивнул священник, — но я не отсюда. Я родился в Акапулько.

Колд зона, подумал Рей. Ну понятно, с войны он, наверное, живет здесь. Или жил в Федерации и приехал сюда в миссию, что скорее всего.

— А в колд зоне, — спросил Рей, — там действительно ничего нет? Одни террористы и тоталитарные лагеря?

Священник неожиданно широко улыбнулся, его черные глаза мечтательно заблестели.

— Ну что вы, — сказал он, — там есть многое. Они летают в космос. Вы, мистер Гольденберг, мало интересуетесь окружающим миром. Но астрофизики видят, что из колд-зоны запускают множество спутников, они регистрируют взлетающие космические корабли. Их корабли летят на Луну и на Марс. А что там происходит, в колд-зоне — на самом деле здесь никто не знает. Ведь в наше время истина создается на новостных порталах, и именно та, что устраивает сильных мира сего. Но сказать, что там одни концлагеря и террористы — это… ну скажем так, сильное преувеличение. Я даже думаю, мистер Гольденберг, что там жизнь не намного хуже, чем в Федерации.

До вечера Рей просидел в скромной гостиной дома священников — здесь всего работали четверо из ордена Оскара Арнульфо, да еще в больничке несколько медсестер-монахинь. Сейчас здесь никого не было, и Рей скучал. Никакой коммуникационной системы, книги — религиозные, распятие, статуэтки. Но здесь по крайней мере чисто, спокойно, можно выпить чистой воды, хотя еды тоже не наблюдалось. На обед в крошечную трапезную собрались медсестры, живо болтавшие меж собой по-испански (хотя две из них имели европеоидную внешность), отец Фелипе и еще один падре по имени Камило — высокий и костлявый. Рея вежливо о чем-то спросили, но в основном говорили о своем, хотя из вежливости — по-английски. Рей все равно ничего не понимал — о какой-то партии лекарств, операционной и враче, который, кажется, обещал приехать. Рею показалось, что священники и сами неплохо разбираются в медицине.