— Это которая? — спросил Уодли. Робинсон немного смутился.

— Ну, та, про мальчика, выросшего на Среднем Западе и…

— Это моя первая книга. — Уодли сел. — Я написал ее в пятьдесят третьем году.

— Пожалуйста, садитесь, — поспешно сказала Натали. — Садитесь.

Энн села, но Крейг продолжал стоять.

— Нравится вам в Канне, мистер Робинсон? — спросил он, переводя разговор с опасной литературной темы на более спокойную, банальную тему туризма.

— Я уже бывал здесь, конечно, — сказал тот. — Но впервые, так сказать, заглянул за кулисы. Благодаря Натали. Совсем другое впечатление. — Он отечески похлопал ее по руке.

«Ты и не представляешь себе, братец, как глубоко за кулисы ты забрался», — подумал Крейг, изображая на лице светскую улыбку.

— Надо сесть, милый, — сказала Натали. — А то хозяйка нас ждет.

— Надеюсь скоро снова увидеть всю вашу милую компанию, — сказал Робинсон. — Вас, мистер Крейг, и вашу прелестную дочку, и вас, мистер Уодли, и вашу…

— А я — не дочка, — заметила Гейл, жуя сельдерей.

— Она не поддается определению, — сказал Уодли. Тон у него был враждебный.

Робинсон был явно неглуп: лицо его стало жестким.

— Приятного аппетита, — сказал он и, пропустив Натали вперед, направился к столику, приготовленному для них хозяйкой.

Крейг смотрел, как Натали пробирается между рядами столиков своей легкой, слегка покачивающейся, танцующей походкой, которую он никогда не забудет. Хрупкая, изящная, созданная для того, чтобы радовать глаз мужчины, вызывать желание. Отважная и хитрая.

Когда оказываешься в таком месте, не удивительно, что в твоем сознании возникают обрывки прошлого, вызывая ностальгию, становясь, хотя бы на короткое время, частью настоящего. Глядя на Натали Сорель — прелестную, незабываемую, уходившую от него под руку с другим мужчиной в глубь зала, — он спросил себя: по какому капризу судьбы заявляет на него сегодня свои права та часть его прошлого, что воплощена в образе Йена Уодли, а не та, что воплощена в образе Натали Сорель?

Он сел на место, чувствуя на себе насмешливый, понимающий взгляд Гейл.

— «Я не ослышался? Вы писатель?» — сказал Уодли, подражая техасской манере Робинсона слегка растягивать слова.

— Тише, — сказал Крейг. — Ресторан ведь маленький.

— «Ваша книга вызвала у меня подлинное восхищение, сэр», — не унимался Уодли. И, помолчав, с горечью добавил: — Я пишу уже двадцать лет, у меня восемь книг, а ему, видите ли, понравилась моя книга.

— Успокойся, Йен, — сказал Крейг. Но вино уже начало действовать.

— И всегда люди вспоминают только про мою первую книгу. Ту самую, которую я написал, едва умея водить пером по бумаге. Эта книга мне до того осточертела, что в свой ближайший день рождения я сожгу ее на площади. — Он наполнил до краев бокал и даже пролил часть вина на скатерть.

— Если это поднимет вам настроение, — сказала Энн, — мой профессор английского языка и литературы сказал, что вторая ваша книга — самая лучшая.

— Дерьмо он, ваш профессор. Что он понимает?

— Очень даже понимает, — с вызовом сказала Энн.

Крейга обрадовало, что его дочь обладает этим редким достоинством — умением не пасовать во время застольной беседы.

— А еще он сказал…

— Ну что, что? Я сгораю от любопытства, — сказал Уодли.

— Он сказал, что книги, которые вы написали с тех пор, как перебрались за границу, довольно неудачные. — При этих словах Энн упрямо выпятила подбородок. Крейг вспомнил, что так она делала еще в детстве, когда упорствовала и хотела настоять на своем. — Что вы губите свой талант и вам следовало бы вернуться в Америку…

— Так он и сказал?

— Так и сказал.

— И вы с ним согласны? — спросил Уодли намеренно спокойным, ледяным тоном.

— Да, согласна.

— Оба вы дерьмо.

— Если ты будешь так разговаривать, — сказал Крейг, — то мы с Энн уйдем. — Он понимал, что Уодли, захмелев, потерял управление, что он может пойти на любой скандал, лишь бы помучить себя, ибо ему разбередили самую больную рану; но Крейгу не хотелось делать Энн объектом слепой ярости Уодли.

— Прекратите, Йен, — резко сказала Гейл. — Мы не можем рассчитывать на то, что весь мир будет вечно нас обожать. Будьте же взрослым мужчиной, черт побери. Будьте писателем, профессиональным писателем, или идите зарабатывать себе на жизнь чем-нибудь другим.

Крейг был уверен, что, если бы эти слова сказал он, последовал бы взрыв. Но Уодли только поморгал глазами, потряс головой, точно вынырнул из воды, поглядел на Гейл и ухмыльнулся.

— Устами младенцев… — пробормотал он. — Извините меня, друзья. Надеюсь, вам нравится в Канне. Хочу еще рыбы. Официант… — Он помахал рукой официанту, спешившему мимо с дымящейся супницей на подносе. — Закажем на сладкое суфле? — сказал Уодли тоном гостеприимного хозяина. — Насколько я знаю, здесь отличное суфле. «Гран Марнье» или шоколадное?