Нам пришлось выйти на твердую дорогу, где ходили машины и автобусы. Дедушка шел молча, видно было, что ему не по себе. Над морем висели грозовые хмурые тучи, и мы уже давно заметили, что в такую погоду его ревматизм устраивает ему всякие пакости. Он бодрился, говорил, что скоро разогреется на ходу, но ноги у него болели, плохо гнулись, он упал духом и еле шел.

Кузя к нему все время приглядывался и вдруг объявил привал под навесом у самой автобусной остановки. Дедушка слабо сопротивлялся, но позволил себя усадить в попутный автобус. Мы условились, что проедем с дедушкой вперед до Рыбачьего, куда все остальные придут только к вечеру или даже на следующий день. За это время дедушка сможет как следует прийти в себя и набраться сил.

Еще по дороге, в автобусе, среди пассажиров только и было разговоров про шторм на море. На открытых местах ветер ударял в машину так, что нас даже слегка покачивало.

Кондукторша спросила, до какой остановки нам ехать, а потом расспросила, зачем и почему нас столько народу провожало на остановке, и мы ей все рассказали, и она сразу дала нам адрес своей тетки-рыбачки, у которой нам можно остановиться, чтобы не таскаться по такой погоде в поисках пристанища. Она даже остановила автобус не доезжая Рыбачьего, высадила нас и показала дорогу. Тетка действительно сразу пустила нас в дом и сказала: «А, живите себе на здоровье, хоть день, хоть год, у нас помещение свободное». Она расспросила, как здоровье племянницы-кондукторши. Потом рассказала, что муж ее плавает, ловит рыбу, сын тоже плавает и теперь вроде начальника над отцом, а дочка в техникуме, так что дом пустой, даже у нее является мысль достать себе какого-нибудь сиротку, а пока сиротки нет, можем пожить хоть мы с дедом, хоть кто другой, она не против…

Дедушка все старался бодриться, но видно было, что ему плохо. Он то присаживался у окошка, которое все время дребезжало от ветра, и смотрел в море, то уходил в дальний угол, закутывался с ушами в одеяло и пробовал задремать.

Хозяйка несколько раз выбегала на пригорок и все высматривала что-то в море. Потом она заходила к нам, вздыхала и ругательски ругала какого-то Ваську Упрягина и проклинала его «ослячью дурь». Оказалось, весь поселок сейчас волнуется из-за того, что пропал баркас, которым командует Васька.

— Баркасик старый, — объясняла нам хозяйка. — Он в нашем колхозе на разных посылках работает. Мелкий груз таскает. Овощи в город на базар возит. В такую погоду ему в море делать совершенно нечего. Вон, глядите, даже сейнеры заходят в бухту. Главное дело, из дома отдыха нам в правление звонили; Васька, оказывается, самовольно подхватил каких-то отдыхающих катать, да теперь с ними вместе и пропал…

— Что ж вы думаете, они погибнуть могут? — спросил я.

— Типун тебе на язык! — прикрикнула хозяйка. — Если Васька с мотористом оба не пьяные, и горючего хватит, и, главное дело, у них мотор не заглохнет, они вполне могут выбраться, окаянные…

Она немного подумала и добавила:

— Конечно, если Васька выпивши, он в крайнем случае еще может выбраться. А уж если мотор!.. Поминай как звали и Ваську, и пассажиров, и «Бакланчика» нашего.

— Ему «Баклан» название? — вдруг живо спросил дед. — «Баклан» — это я знаю!..

Видно, он был очень уж не в себе. Ну что он мог знать про суда и названия, кроме того, что мы с ним вместе вычитали у Станюковича. Я ему так и сказал, и он не стал спорить. Объяснил только, что бывают такие серии одинаковых судов, которые называют именами городов, а другие — птичьими именами: «Альбатрос», «Баклан», «Чайка» и так далее.

Весь этот день у нас ничего не клеилось, мы сидели в комнате и томились, пока хозяйка не посоветовала нам сходить в кино, в рыбачий клуб. Мы и этому обрадовались.

Когда мы отворили дверь, ветер чуть не втолкнул нас обратно в дом. Мы пошли, согнувшись, держась за шапки. В бухте ходили большие волны, и сейнеры низко клевали носами, а за каменным молом в море было мутно, там все двигалось и кипела пена. Волны со стороны моря ударялись о каменный мол, взлетали веером вверх и далеко мчались, скользя вдоль стенки.

Мы боялись даже, что сеанс в кино отменят из-за погоды, но его не отменили. Правда, народу собралось немного. Картину я плохо запомнил. Какой-то стиляга с нахальной мордой пил чай и грубиянил матери, а в это время ветер с моря свистал и завывал так, что плохо было слышно и казалось, что море ревет прямо за экраном. Наверное, от этого все эти мелкие неприятности, какие нам показывали на экране, казались ужасно глупыми. Тут такое творится, — может, по радио передают сигналы о помощи, люди пропадают в шторме, а мы будем расстраиваться, что он маму не уважает и огорчает коллектив.

Посреди картины мы услышали с моря сирену, и несколько человек выскочило из зала посмотреть, что за корабль входит в бухту.

В конце концов стиляга сиганул с моста в воду, чтоб доказать, что он не стиляга, и вдруг еще оказалось, что он даже потихоньку сделал какое-то изобретение на производстве, но только я что-то не очень в это поверил, глядя на его морду. А главное, смешно было глядеть, как тот парень бултыхается в тихой водичке и пыхтит, а мы должны за него переживать, когда тут с моря идет такой гул и все прислушиваются к сирене.