В это время герою было уже под шестьдесят лет. Сгорбленный, маленького роста, с седой головой, он казался хилым, но на самом деле был „крепок, здоров, проворен, неутомим, ловко ездил верхом, легко переносил труды, бессонницу, голод и жажду“. Присоединившись после маневров к свите императрицы, он поражал всех своими странностями и чудачеством, которые настолько укрепились в нем, что он уже не мог от них отказаться. Рассказывают, что, когда государыня, желая наградить его за маневры, спросила: «Чем мне наградить вас, Александр Васильевич?» — «Ничего не надобно, матушка, — отвечал Суворов, — давай тем, кто просит, ведь у тебя таких попрошаек, чай, много?» Императрица, однако, продолжала настаивать. „Если так, матушка, спаси и помилуй: прикажи заплатить за квартиру моему хозяину — покою не дает, а заплатить не-чем!“ — «А разве много?» — поинтересовалась Екатерина. „Много, матушка, — три рубля с полтиной!“ Деньги эти, конечно, сейчас же были заплачены квартирохозяину.

По окончании путешествия, императрица наградила Суворова богатой табакеркой, стоимостью в семь тысяч рублей.

Между тем, Турция, которая еще не забыла недавнего присоединения Россией Крыма, приняла путешествие Екатерины за вызов и обявила в 1787 году войну России. Началась вторая турецкая война, прославившая Суворова, как величайшего из полководцев русских.

Как и всегда, Суворову было поручено самое трудное и ответственное дело: он должен был охранять побережье Черного моря; под его начальство поступил тридцатитысячный корпус войска и Черноморский флот. Первое столкновение между воюющими произошло под Кинбурном, небольшой крепостью, лежавшей при Днепровским лимане, против сильной турецкой крепости Очакова. Битва была отчаянная. Турецкие суда высадили свои войска на берег и отплыли снова в море. Турецкий отряд, имея впереди неприятеля, а позади — море, принужден был сражаться с удвоенной храбростью; ему было два выхода: победить или умереть — отступать было некуда. Вначале, действительно, русские не устояли и дрогнули, но достаточно было Суворову крикнуть: „Ребята! за мной!“ чтобы ободрить колебавшихся. С каждой минутой битва разгоралась все сильнее и сильнее. Скоро обе стороны смешались в одну ужасную разъяренную толпу. Неприятельское ядро оторвало морду у лошади Суворова, а самого его осколком картечи ранило в бок. Он упал на землю и лишился чувств, но скоро пришел в себя и распорядился двинуть против неприятеля остаток своего отряда. В это время новая пуля прострелила ему левую руку. Истекая кровью и теряя сознание, герой все-таки продолжал руководить сражением и не оставлял поля битвы. Положение русских с каждой минутой становилось опасней. Наконец, из Херсона подоспело подкрепление. Эта помощь решила битву. Турки не выдержали и обратились в бегство, но путь им был отрезан, они столпились на берегу моря и здесь или гибли от неприятельских пуль, или в ужасе бросались в море, где и находили себе верную смерть. Только теперь Суворов решился отправиться в крепость, чтобы как следует перевязать свои раны. Победа эта имела большое влияние на дальнейший ход войны, ободрив русских и повергнув в уныние турок.

Государыня наградила Суворова орденом Андрея Первозванного, собственноручным рескриптом благодарила его за подвиг и выразила глубокое соболезнование по поводу полученных им ран.

„Не нахожу слов благодарить тебя, сердечный друг! — писал Суворову Потемкин, — да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!“ Солдаты сочинили в честь кинбурнской победы особую песню:

Сам герой, делясь своей радостью с дочерью, писал ей в Смольный монастырь:

„У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы. А уж как мы танцовали! В боку картечь, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку оторвало! То-то была комедия: насилу через восемь часов с театра отпустили. Я только что воротился — проездил пятьсот верст верхом. А как у нас весело: на море поют лебеди, утки и кулики, на полях жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди да осетры — пропасть! Прости, мой друг Наташа!“

Целый месяц пролежал потом Суворов, лечась от ран.

После Кинбурнской победы прошло несколько месяцев. Наступила весна. За это время русские разбили сильный турецкий флот на Черном море, что повергло неприятеля еще в большее уныние. Теперь следовало взять турецкую крепость Очаков, и все, от императрицы до простого солдата, ждали этого с нетерпением. Но Потемкин (он был главнокомандующим екатеринославской армией) впал в непонятное бездействие, робел и медлил сделать решительный шаг. В течение двух месяцев Потемкин с сорокатысячным войском медленно подвигался к Очакову и только в конце июля 1788 года обложил крепость. Суворов командовал левым крылом Потемкинской армии и горел нетерпением начать штурм крепости. Прошел, однако, еще месяц в бездействии, а приказа идти на штурм все еще не было; главнокомандующий по-прежнему медлил. В это время совершенно неожиданно случилось одно событие, едва не отнявшее у русских их славного героя — Суворова. Вот как рассказывает об этом историк [3] : «27 июля турки сделали сильную вылазку на прибрежные укрепления, где был Суворов. Удар в штыки заставил их бежать. Наши гренадеры, разгоряченные преследованием неприятеля, подошли близко к крепости. Оттуда явились на помощь своим. Суворов должен был подкрепить гренадер. Битва завязалась упорная. Турки выходили тысячами. Суворов усиливал подкрепления, наконец, сам бросился в огонь, ведя несколько полков. Тревога распространилась по крепости и по всему лагерю. Турки уступали; победа одушевляла русских. Они легко могли ворваться в Очаков. Суворов послал просить Потемкина двинуться на крепость со всех сторон. Приближенные Потемкина умоляли его о том же, но он не внял их мольбам. Минута была решительная. Может быть, дело решилось бы и без помощи, но, к несчастию, Суворова жестоко ранили: пуля прошла сквозь шею и остановилась в затылке. Он чувствовал, что рана была опасная, захватил ее рукою и поскакал в свою палатку, сдав команду генерал-поручику Бибикову. Не зная, что делать, и не видя подкрепления, Бибиков смешался и поспешно велел отступать. Турки ободрились, ударили на отступающих и обратили их в бегство. Несколько сот человек русских погибло под саблями янычар».

Рана Суворова была признана опасной. Врачи хотя и вовремя успели вынуть пулю, но положение больного не улучшалось: его мучила изнурительная лихорадка, сопровождавшаяся беспрестанными обмороками. Каждый день ждали кончины Александра Васильевича, уныние распространилось по всей армии. Больному сделали вторичную операцию: вынули из раны оставшиеся там кусочки сукна и подкладки.

Закаленная натура Суворова, однако, взяла свое; герой стал понемногу оправляться. Он покинул лагерь под Очаковым и переехал в Кинбурн, где выздоровление его пошло быстрее. Но тут случилось новое несчастье: недалеко от дома Суворова взорвало артиллерийскую мастерскую. Одна из бомб пробила потолок комнаты, где лежал выздоравливающий больной, и ранила его в лицо, болезнь затянулась.

Герою Кинбурна не удалось присутствовать при взятии Очакова, который пал в декабре 1788 года; тем не менее, государыня пожаловала ему бриллиантовое перо в шляпу. На пере была изображена буква „К“ — в честь кинбурнской победы.

Шел уже третий год войны. Россия склонна была заключить мир, так как ей приходилось вести еще войну со Швецией и готовиться к войне с Пруссией, но в Турции только что вступил тогда на престол новый султан Селим, который ни за что не хотел начинать свое правление унизительным для себя миром, и военные действия начались снова.

Потемкин был назначен теперь главнокомандующим всеми войсками. Он поручил Суворову крайний правый фланг армии, благодаря чему Александр Васильевич очутился в ближайшем соседстве с принцем Кобургским, который командовал левым крылом австрийцев, воевавших в союзе с русскими против турок. Эта позиция была наиболее опасною, так как турки стягивали сюда главные свои силы. Суворову было приказано действовать сообща с Кобургским и не допускать пред собой скопления неприятельских войск, атакуя их при первом удобном случае.