На будущий год в Глубоком собираются распахивать такие же коллективные огороды, как у Гецентова. Собственно, мысль об этих огородах появилась у глубочан сама собой, но в «Победе» она окрепла. Заказан проект на диспетчерскую, и собираются ставить новые рации на трактора, на бензовозы, на автомашины. А пока что главный инженер Валерий Чугунов ездит по угодьям на грузовике, молодые выпускники Великолукского института добираются к занедужившей в полях технике на попутках и пешком. И наша поездка в Псков, такая невеселая на первый взгляд, оказалась полезной. Алексеев побывал после нее в райкоме, и собралась районная комиссия по строительству в кабинете у предрика Ивана Павловича Павлова, где пересматривались планы на 1980 год, и пересматривались в пользу Глубокого.

Мы все в пути. И я тоже. За эти десять лет, живя бок о бок с глубочанами, здесь на угоре, над озером, я многому у них научился, многое узнал и многое мне стало понятней. О многих людях я написал хорошее, о многих же — такое, за что они могут на меня поглядывать искоса. Но делал это я не для себя, а для них. Для всех нас. Все они мне стали дороги, дороже, чем прежде, и частица их жизни в какой-то степени стала моей частицей, плохая она или хорошая — все едино. Мы все в пути, а в пути люди становятся ближе друг другу. В пути очень важно знать, куда и как мы идем, к чему приведет нас дорога.

На всех озерных наших просторах горят костры. Костры деревьев, костры озер, костры дождей и облаков. Костры неповторимых и таких трепетных жизней. И где-то совсем вблизи какой-то молодой девичий, а может быть, и мальчишеский голос поет старинной песенки припевку:

Ночью вызвездит, и опустится заморозок. Всю ночь за окном будет слышен шелест, словно какие-то робкие птицы пристраиваются под крышей и в деревьях на ночлег. Утром, не успеет вспыхнуть солнце, всем станет ясно, что в травы сел иней. Даже пашня здесь и там стеклянно сверкает пронзительными длинными алмазами.

На деревьях инея нет, но влажную с ночи листву сковало, она поет на солнечном колыхании безветрия. И горит. Особенно клены. Кленовые листья застыли на деревьях так, что превратились в большие и малые чаши, кубки, чашечки, ковши. На солнце они мгновенно отомлевают и под собственной влажной тяжестью подмороженно срываются вниз. Они падают сквозь густую и чуткую листву. Они поднимают шум, звон! Все клены заколышутся, и за одним листом сорвется второй, десятый, сотый. Под кленами загорятся широкие лужайки опавшей листвы.

Поближе к полдню иней отойдет. Теперь в воздухе останется только шелест. Вязы, березы, липы облетать примутся целыми кронами. Рядом с деревом от нежнейшего ветерка поднимается второе дерево, однако это всего лишь облако такой веселой, такой лепечущей, такой восторженной листвы. Настоящий двойник из чистого золота.

Молоденький черный кот под таким сверкающим листопадом ошалело носится по двору. Он гоняется за листьями. Он подстерегает их, он кувыркается с ними, он по ним катается. Кот взберется на высокое крыльцо и восторженно смотрит в воздух, в котором, замысловато снижаясь, плавают листья. Лапы у кота дрожат, усы топорщатся. Глаза разгорелись, как два крошечных осенних листка. Они трепещут.

С вяза срывается зеленоватый лист, он скользит по воздуху, как синица. Кот не выдерживает и прямо в воздух прыгает с крыльца. Он в прыжке подбрасывает лист и вторично бьет его лапой.

К полдню листопад утихает. И словно ничего не было. Только деревья поредели, сквозь березы, сквозь клены, сквозь ясень теперь уже далеко просматривается озеро со всей его холодной синевой. И так до сумерек.

Но к полночи опять зашелестит среди ветвей морозец. И в тишине кто-то громко, но мягко постучит мне в дверь с крыльца. Открою дверь, и на пороге вырастет мой кот. Он будет весь на задних лапах, он будет улыбаться и топорщить усы.

В правой лапе высоко над головой кот будет держать растопыренными когтями широкую смороженную чашу кленового листа. Из чаши будет подниматься пар. И только нужно наклониться, чтобы увидеть, как там, на дне, притаилась маленькая осенняя звезда, она только что скатилась из-под самого небосвода.

О чем я только не писал… Писал о реках, об озерах, о городах, о деревнях и поселках. И все же о многом я еще не сказал ничего. Я говорил о Изборске, но так мало; о реке Великой, но вскользь; о Михайловском, о Глубоком… Но только я подумаю о том, чего вообще не касался, у меня начинает кружиться голова.

Я писал о родниках, о половодьях, о рощах, но ничего не говорил, например, об островах. А в шестидесяти километрах от Пскова, вверх по Великой, есть Остров. Этот Остров не такой уж обыкновенный, ксендз Пиотровский в 1581 году так писал о нем: «…полагали, что Островом легко овладеть, и обещали взять его для забавы и ради присутствия короля, но когда увидели место, занимаемое крепостью, со всех сторон окруженное водой… то сейчас поняли, что труднее взять его видя, чем не видавши…» На нем не растут пальмы или кораллы, на нем не танцуют танец живота и не поют огненные песни полуобнаженные мулатки, но с этим Островом связано много геройских страниц русской истории, вплоть до последней войны. И я когда-нибудь обязательно напишу об Острове.