В наших чистых реках сегодня купаются и хохочут. В наших реках шумно, и рыба ушла под коряги. Только мальки суетятся и ловят губами за ноги купающийся люд. Они щекочут и хихикают.

В наши чистые воды сегодня опустилось лето. Лето распустило волосы, течет под берегами, жарким дыханием улыбаясь каждому и глядя в небо. Теперь мы каждое утро бегаем на речку, и бегаем на речку каждый вечер, порой мы бегаем и ночью, когда нас никто не видит, и долго отыскиваем друг друга среди березников, ивняков, среди осоки, далеко вперед протягивая руки да окликая друг друга шепотом, чтобы никто посторонний нас не услышал.

Когда склонится Пан с обрыва и тяжеловесной лапой полезет в нору, он будет вынимать птенцов стрижей, дуть им в глаза, подбрасывать на ладони и потом долго следить, как те пока еще неуклюже, но уже решительно суетятся в небе.

Потом он свесит с обрыва ноги, покачивая копытами, он станет дуть в ладони и насвистывать песню — так себе, ни о чем. Просто лишь о том, что крадется вечер, прорезался над лесами месяц, тонкий, словно хитрая улыбка, улыбка девушки, бегущей за огороды в полусумрак березовых чащ.

И когда уже смеркается, я подкрадусь по ломким и разлапистым щеткам тысячелистника и наклонюсь над ним. Тут Пан привскочит, вскинет рожки, протягивая руки навстречу сумраку, пойдет плясать в тумане, все на меня оглядываясь, как бы спрашивая глазами — хорошо ли он пляшет.

Еще в полдень с кленов стали сыпаться листья. Стоило ветру шевельнуть плечом, как они целыми стаями летели в долину, катились по крыше и по бревенчатым стенам избы. Листья садились в травы и на дорогу. Скоро невозможно стало ходить. Эти листья усыпали всю тропинку до колодца. Я с ожиданием смотрел в окно, когда же ветер унесет их.

На дороге показалась девушка. Она издали спросила, нет ли у меня напиться. Я сказал, что у меня воды осталось немного и можно ее поделить. Девушка шла тропинкой по щиколотку в листве, как через ручей.

Пока она пила воду, наступил вечер. Я видел, что клены все сыплют и сыплют листья, что вокруг шумит уже настоящее половодье.

— Если вам далеко идти, — сказал я девушке, — то вы рискуете не попасть туда, куда вы держите путь.

Но девушка среди всего этого шума и шелеста не расслышала моих слов. Так мы остались вдвоем. Мы боялись раскрыть нашу дверь, чтобы вся эта шелестящая золотая вода не хлынула в дом. Только издали мы слышали, как, уже глубже в осень, зазвенели осины. Над лесами стали подниматься их пустынные листья. Они летели под самое солнце, словно красные воздушные шары.

Туман густеет, он ложится в два, в три, в четыре слоя, он собирается отовсюду, он бродит и неспокойствует, Словно что-то замышляет.

Земля едва проснулась. Земля только двинула силу: травы, листву, дыхание рек. Листва берез нежна даже в тумане, в ночных сумерках чувствуется ее робкая девичья нежность, И все молчит, все ждет часа, своей минуты, но живет. Ох как живет эта удивительная, эта юная весна, утренняя и такая свежая!

Но солнце ударило оттуда, снизу, как бы из-под леса, пошли не лучи, а отсветы их. Всего лишь только краешек зари, Туман вспыхнул, плотнее прильнул к земле и задвигался, будто костер, бесконечный костер дымного серебра. И молчание лопнуло, исчезло, со всех сторон — с боков, сверху, откуда-то из-под кустов — грянули голоса.

Невозможно понять — кто поет и о чем? Дрозды, синицы, даже слышится запоздалый снегирь, тетерева за ельником, лес, ночные фиалки, ландыши, каждая былинка. И все поет, все воспевает и требует. И все звучнее, все голосистее, но не яростней. И не видно ничего из-за тумана, но рядом всё, и всё твое и с тобой.

Слышу, как выходит на крыльцо, гремит ведрами невыспавшаяся хозяйкина дочь. Она только вернулась, была на танцах. Мать доить корову ее подняла. Дочь злым голосом говорит навстречу заре: «Ишь разгорланилась, нечистая сила».

Я становлюсь к ней спиной, спиной к ее голосу невыспавшегося человека, и говорю сам себе про себя, но так, чтобы меня слышали:

— Здравствуйте и пойте. Какая вы удивительная, какая вы чистая сила!

И солнце наконец является из-за леса.

И разве не удивительно само по себе озеро? Да сравнить его просто не с чем. У реки — конец и начало, ее не окинешь взглядом от истока до устья. Море вообще бесконечно, море всегда старается убедить, будто ты стоишь на краю света. Река — вся движение, вся энергия. Озеро замкнуто, энергия его не видна, она где-то в глубине. Озеро сосредоточено в самом себе как некое законченное произведение. Озеро манит и еле заметной таинственностью похоже на человеческий взгляд. В него нужно долго смотреть, чтобы к нему приглядеться, и долго ходить по его берегам, как вокруг любимой песни. Да и есть ли у озера берега? Берег у него, по сути дела, один и совершенно бесконечный, как у человеческой души, которую вроде бы почувствовал, но понять — ох как трудно.