Когда Фрэнк Гринуэй подъезжал к дому номер один по Пайнвуд-клоуз, там стояла машина, но он не узнал её и не придал этому особого значения. Конечно, Фрэнк целиком и полностью разделял точку зрения Джойс. Он и сам был не склонен возвращаться на эту квартиру, а ждать, что она согласится сидеть здесь одна, когда он будет работать, было бы глупо. Правда, она будет не одна, а с ребёнком, но… Нет. Он был с ней полностью согласен. Они должны найти квартиру где-нибудь в другом месте, а пока надо воспользоваться любезным приглашением его родителей. Впрочем, оставаться у них слишком долго ему тоже не хотелось. Как сказал кто-то, рыба и гости начинают смердеть на четвёртый день… Они имели право оставить в Пайнвуд-клоуз большинство своих пожитков ещё на недельку-другую, но ему нужно было захватить кое-что из вещей для Джойс (которая выписывалась из госпиталя Джона Радклиффа на следующее утро). Полиция дала на это добро.

Выйдя из машины, он заметил, что разбитый фонарь заменили на новый, а дом, где они жили с Джойс и где был найден мёртвым Николас Квин, опять стал казаться вполне заурядным. Калитка с улицы была открыта, он подошёл к парадному входу, нашёл на кольце нужный ключ. К распахнутым настежь дверям гаража было приставлено по кирпичу, Фрэнк очень тихо открыл дверь в переднюю. Он не был нервным молодым человеком, однако он чувствовал непроизвольную дрожь, входя в тёмный коридор. Две двери справа, лестница — почти прямо перед ним. Надо поспешить, у него нет особого желания тут задерживаться. Положив руку на перила, он заметил тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под двери в кухню. Должно быть, полиция забыла… Но затем он услышал звуки, услышал отчётливо. В кухне кто-то был. Там кто-то тихо ходил… Дьявольский страх схватил его за плечо холодной ладонью, и через несколько секунд Фрэнк уже опрометью нёсся по бетонированной дорожке к своей машине.

Морс услыхал щелчок входной двери и выглянул в коридор. Никого. Опять померещилось. Он вернулся на кухню и занял прежнюю позицию — встал на корточки у двери чёрного хода. Да, он оказался прав. На коврах в комнатах первого этажа не было никаких следов грязи, а ведь их пропылесосили примерно за час до предполагаемого прихода Квина. Но у двери на задний двор были струпья засохшей грязи, и Морс понял, что кто-то снял ботинки (или туфли) и оставил их на коврике у чёрного хода. Ступив на коврик, Морс почувствовал, как под его обувью похрустывает песок, словно он раздавил кукурузные хлопья.

Он вышел из дома и сел в свою «ланчию». Но тут же вылез, подошёл к гаражу, закрыл двери и притворил садовую калитку.

Через десять минут он остановился перед тёмным домом на Уолтон-стрит, у дверей которого дежурил констебль.

— Никто не пытался проникнуть в дом?

— Нет, сэр. Ходили вокруг любопытные, но близко никто не подходил.

— Хорошо. Я минут на десять.

Спальня Оглби казалась покинутой и унылой. Ни картин на стенах, ни книжки на тумбочке, никаких безделушек на туалетном столике, и словно нетоплено. Большую часть ограниченного пространства комнаты занимала огромная Двуспальная кровать. Морс отвернул покрывало. Под ним было две подушки и пара бледно-жёлтых пижам, засунутых под одеяло. Морс приподнял одну подушку — ту, что была поближе, — и обнаружил под ней аккуратно сложенное нижнее бельё: чёрное, тонкое, почти прозрачное, с ярлыком от «Сент-Майкла».

Никто не удосужился убраться в другой комнате, и камин, ещё тлеющий прошлой ночью, теперь хранил только кучку холодной золы, куда кто-то из полицейских бросил окурки сигарет. У камина был почти отталкивающий вид. Морс переключил внимание на книги, выстроившиеся на высоких полках по обеим сторонам камина. Подавляющее большинство было по узкой специальности Оглби, но Морс заинтересовался лишь одной: справочником по судебной медицине и токсикологии Глейстера и Рентула. Старый знакомый. Над обрезом тома торчал сложенный пополам лист бумаги. Морс открыл книгу на месте закладки: страница 566. Жирным шрифтом примерно на четверть листа от верхнего поля было написано: «Синильная кислота».

В саммертаунской клинике Морса немедленно проводили в консультационный кабинет доктора Паркера.

— Да, инспектор, я наблюдал за мистером Оглби лет семь… или восемь. Это очень печально. Всё могло оказаться не так страшно, хотя едва ли. Очень редкое заболевание крови, о нём почти ничего не известно.

— Вы давали ему примерно год жизни, так вы сказали?

— Ну, может, полтора. От силы.

— Он знал об этом?

— Конечно. Он настаивал на полной откровенности. Кроме того, от него было бы бесполезно что-либо скрывать. Он был хорошо информированным человеком в вопросах медицины. Знал о своей болезни больше, чем я. Или, к слову сказать, чем специалисты из Радклиффа.

— Как вы думаете, он с кем-нибудь делился?

— Сомневаюсь. Впрочем, может, и сказал одному-двоим ближайшим друзьям. Хотя мне ничего не известно о его личной жизни. И, насколько я знаю, близких друзей у него не было.

— Почему вы так решили?

— Трудно сказать. Он был такой… одинокий. Необщительный.

— Он страдал от болей?

— Не думаю. Во всяком случае, мне ни разу не жаловался.

— Как вы считаете, у него могли быть намерения покончить жизнь самоубийством?

— Вряд ли. Оглби принадлежал к вполне уравновешенному типу. Если бы он действительно задумал убить себя, он сделал бы это быстро и просто, так надо полагать. И будучи в здравом уме.

— Что вы имеете в виду под быстрым и простым способом?

Паркер пожал плечами.

— Я бы на его месте воспользовался цианидом.

К машине Морс шёл в глубокой задумчивости. Он стал если не мудрее, то намного печальнее. Ему предстояла ещё одна встреча. Морс рассчитывал на то, что в этот субботний вечер Маргарет Ральстон не отправится на танцы.