— А как после всей этой истории с рижским ОМОНом и прочими делами министром внутренних дел может оставаться Пугач? — вклинился в диалог президентов-россиян сын казахских степей. — И какой вице-президент из Ненашева? Ведь это же просто позор, что вторым человеком такой великой державы оказалось такое…

— Согласен, этот вопрос тоже давно назрел, — недовольно признал Русаков. — Но вы же понимаете, что я не могу решить его единолично. Нужно будет посоветоваться с членами Политбюро, с юристами; если понадобится, то посоветуемся и с руководством союзных республик. Я давно держу этот вопрос на контроле, но мы не можем выходить за рамки…

— …И конечно же надо немедленно расчистить руководство Гостелерадио, — беспардонно прервал его разглагольствование Кузгумбаев. — Причем начинать следует с председателя. Гостелерадио должно идейно цементировать нашу союзную державу, а не разрушать ее.

«Кузгумбаев — в роли спасителя русской державы! — беззвучно расхохотался шеф госбезопсности. — С чего вдруг такая ретивость у новоявленного потомка Чингис-хана?»

Корягин знал, что в Казахстане уже вовсю разворачивается националистическое движение, идет «очищение» государственных учреждений и высшего офицерского корпуса милиции от людей «некоренной» нации. Конечно, пока что все это делается деликатно, под различными предлогами, тем не менее во властных структурах республики уже все готово к тому, чтобы объявлять Великий Казахстан по-настоящему независимым государством.

— Пожалуй, вы правы, — выходил из состояния шока генсек-президент. — Председателя госбезопасности и министра внутренних дел мы уберем немедленно, еще до подписания новоогаревского договора.

Шеф госбезопасности приостановил воссоздание разговора, прокрутил пленку немного назад и вновь прослушал этот фрагмент.

«А ведь этот слизняк, — зло помянул он Русакова, — даже не пытается защищать нас, отстаивать. Он попросту сдает меня на растерзание этим нацменам…»

Сидя в своей крымской резиденции, Русаков вряд ли догадывается, что весь их кулуарно-балконный сговор с Елагиным записан и прослушан, размышлял шеф госбезопасности. А потому даже предположить не может, что именно это, «председателя госбезопасности и министра внутренних дел мы уберем», стало самым яростным толчком, заставившим его, шефа КГБ, пойти против генсек-президента, против Хозяина; что именно это его предательство заставило главу «тайной полиции» ретиво примкнуть ко всей той разношерстной публике, которая уже давно отреклась от «прораба перестройки», как от «предателя дела Ленина, отступника и ренегата»… — уж чего-чего, а ярлыков этот народец нахватался, как шелудивая собака — блох.

В тот день, когда в принципе было достигнуто согласие о создании гэкачепе, шеф госбезопасности по-дружески попросил Пугача на несколько минут заехать к нему — «появилась интересующая вас информация», — чтобы прокрутить фрагмент разговора президентского триумвирата, касающийся кадровых перестановок. И был немало удивлен, обнаружив, что на министра внутренних дел это не произвело — по крайней мере по внешним признакам — абсолютно никакого впечатления. Впрочем, это не было проявлением мужества; милицейский министр вообще вел себя непозволительно вяло и почти обреченно.

— Вы знали об этом? — насторожился шеф госбезопасности, кивая в сторону магнитофона.

— Нет, — покачал головой Пугач. — То есть не знал именно об этом заявлении. Но, в общем-то… Чего от него, от этого зас… еще можно было ожидать?

— Значит, нужно принимать решение.

— То есть? — все так же вяло и обреченно поинтересовался милицейский генерал. — Относительно чего… решение?

— Относительно власти, — как можно увереннее молвил Корягин.

— Насколько мне помнится, решения такого уровня обычно принимают не министры, а высшее политическое руководство страны: генсеки, спикеры, президенты, премьеры.

— Постановка вопроса, в общем-то… правильная, — многозначительно, с подтекстом, согласился Корягин. — Но лишь в том случае, когда высшее руководство страны все еще способно принимать реальные решения… в интересах страны. — Произнеся это, обер-кагэбист вдруг совершенно неожиданно прервал разговор и поднялся из-за стола. — Впрочем, это разговор особый, трудный, поэтому не стану больше отнимать у вас время. Хорошо держитесь, Константин Петрович. Не каждому удается.

«Пугалу» хорошо была известна эта поговорка обер-кагэбиста страны, и его резануло, что тот ведет себя с ним, как с подчиненным или допрашиваемым, однако, независимо от того, что творилось в дряхлой душе этого старого служаки, вслух он произнес только то, что мог произнести человек системы:

— И все же руководству, Петр Васильевич, виднее. И нам не дано знать его замыслы.

— Замыслы нам как раз известны, — по-садистски улыбнулся Корягин. И тут же высказал твердое пожелание оставить этот их разговор сугубо между ними.

Вернувшись из воспоминаний, обер-кагэбист вновь включил магнитофон. Наиболее интересные эпизоды Корягин любил прослушивать и прослушивать, открывая для себя, что всякий раз «прочитывает» услышанное по-новому — со вновь открывающимися нюансами, акцентами и подтекстами.