Виктор принялся за вторую бутылку, но, услышав, как слегка скрипнула входная дверь, поставил бокал на журнальный столик, даже не притронувшись к нему губами.

Это была Лилиан. Ржаная копна на ее голове взбита так, что напоминает потускневшую золотую корону. Халатик — когда в прихожей она сняла пальто — показался еще короче, чем тот, в котором Латышский Стрелок появлялась у него утром. К тому же он был расстегнут, и под ним виднелась еще более короткая синяя юбка в обтяжку, с изумительным разрезом на левой ляжке. Ноги, талия, грудь, лебяжья шея — все казалось высеченным из мрамора и отточенным до идеальных форм и пропорций.

— И все-таки вы — изумительная женщина.

— Еще бы… — скептически хмыкнула Лилиан, мельком пройдясь по сервировке его стола. — Правда, не совсем понятно, что значит это ваше загадочное «и все-таки».

— Считайте, что сорвалось. Но дело вовсе не в «подкожности» моей, а уж тем более — не в том, что успел немного выпить, — молвил Курбанов, пятясь в столовую, вместо того, чтобы вежливо пропустить женщину мимо себя. — Вы и в самом деле изумительная женщина.

— А кто способен усомниться в этом? — невозмутимо, без тени иронии или самолюбования, поинтересовалась Лилиан.

— Никто, — поспешно заверил Виктор. — Да в этом и невозможно усомниться.

— Но сегодня утром вы еще, очевидно, не надеялись на свой вкус, коль просветление нашло на вас только к вечеру. Или к ужину? Как будет точнее?

— Что, собственно, одно и то же.

— Вот видите: вы, то ли невнимательны, то ли не приучены мыслить логически, — быстрыми движениями накрывала стол ржановолосая. — Это не одно и то же. Если «к вечеру», то это всего лишь временное определение, а если «к ужину», то ваши восторги объясняются не столько моими прелестями, сколько вашим голодом.

«По крайней мере теперь она соизволяет хоть как-то общаться с тобой, — умерил свою гордыню Курбанов. — А ведь в обед не снисходила даже до такой малости».

— Тогда — «к вечеру». Причем это определение окончательное.

Майор пошел в зал и вскоре вновь появился с недопитым бокалом в руке.

— Если вы решитесь злоупотреблять спиртным, майор Курбанов, вынуждена буду изъять даже те скромные запасы, которые у вас все еще имеются.

— В таком случае мне придется пополнить их в местном гастрономчике, сеньора. Здесь ведь имеется некое подобие?..

— Не придется, — холодно и жестко перебила его Лилиан, — поскольку вам тут же вежливо откажут, монсеньор. Считайте себя внесенным в список «отказников», которым продавать спиртное в нашем ведомственном «Продторге» категорически запрещено. Кроме того, мне придется доложить командованию о слабостях, которым вы столь усердно предаетесь.

— Это тоже входит в ваши обязанности — следить за моей непорочностью?

— Не входит. Но с удовольствием доложу обо всех ваших грехах и прегрешениях по собственной инициативе. Авось мне это зачтется.

Курбанов с сожалением взглянул на бокал, демонстративно опустошил его и вновь взглянул с тем же сожалением.

— Во всяком случае, откровенно, — признал он.

— А вы чего ждали? Что позволю спиваться от безделья?

— Но если никаких иных слабостей, которым я мог бы предаваться, здесь нет? Тогда как?

— Выражайтесь яснее, — озарила его Лилиан своим милозвучным латышским акцентом. — Что имеется в виду?

— Да мало ли что… маз-зурка при свечах! — замялся Курбанов.

— Самую примитивную мысль — и ту сформулировать не в состоянии, майор. Стыдно. Садитесь к столу и… приятного аппетита. Спущусь через пятнадцать минут.

— Но, коль уж вы тут, — присядьте. Немного вина?

Лазурные глаза Лилиан вдруг наполнились таким презрением, что Курбанов вздрогнул от ярости: «Да кто она такая, черт возьми?! Что она здесь корчит из себя?!»

— Вы так и не поняли меня, майор Курбанов. Я ведь сказала, что вина с вас достаточно.

— А почему вы решили, что имеете право определять: достаточно или недостаточно? — осклабился Виктор, садясь к столу и принимаясь за мясной салат.

— Если бы определяла я, — ответила Лилиан, уже из гостиной, откуда лестница уводила на второй этаж, — вы не обнаружили бы здесь ни одного грамма спиртного. — И добавила еще что-то по-латышски. Что-то презрительно-злое и до ярости оскорбительное. Типа «русской свиньи», или что-то в этом роде.

Однако, мгновенно погасив в себе вспышку ярости, Курбанов обратил внимание, что Лилиан — пусть и завуалированно — пытается объяснить ему: старшая здесь не она. Она всего лишь исполнитель. Тогда кто же командует этим парадом?

Выйдя, вслед за Латышским Стрелком из особняка, Виктор так прямо и спросил, кто здесь, черт возьми, старший?

— Это не важно, — обронила Лилиан, слегка оседая на крылечное перило.

— Для вас, может, и не важно. Зато важно для меня.

— В принципе — да, возможно. Однако на практике все выглядит иначе. Пока что персона «старшего» куда важнее для меня.