Но судьба есть судьба: к их завтраку разгулялась такая пурга, при такой убийственной сумеречности и такой силе ветра, что сама мысль о походе к складу казалась безумной. Тем более что у «викингов» не оставалось никакой возможности ориентироваться в пространстве, которое должно принять их.

— Придется подождать, джентльмены, пока эта безумная стихия угомонится, — спокойно молвил лейтенант, вернувшись после пробного выхода из палатки и осмотра следов, которые должны были вести в сторону склада.

— У меня зарождается такое предчувствие, — сказал Уилсон, вновь забираясь в спальный мешок, — что этот снежный ураган — последний знак небес.

— Не стоит терять выдержки, джентльмены, — отозвался Бауэрс. — К полудню ветер может утихнуть. Даже если это произойдет к ночи, я готов идти. Ночи сейчас еще достаточно светлые, чтобы делать геодезические наблюдения и ориентироваться на местности.

Уилсон его намерения не поддержал, однако лейтенант не обратил на это внимания. Он действительно готов был идти один. К тому же отказа Уилсона не последовало.

Однако ни в тот день, ни в два последующих отправиться к складу гонцы так и не смогли. Метель ни на минуту не утихала. Большую часть этого времени полярники провели в спальных мешках, в полусне, поскольку так легче было бороться с голодом и сохранять силы. Утром 22 марта Скотт записал в своем дневнике: «Вьюга не утихает: Уилсон и Бауэрс не смогли идти — завтра последняя возможность. Топлива нет, еды осталось на один или два раза, наверное, близок конец. Решили дождаться его, — пойдем к складу, с вещами или без них, и умрем по дороге».

Только написав это, Скотт обратился к своим спутникам:

— Предлагаю: как только вьюга немного утихнет, отправляемся к складу втроем. На санях остаются только спальные мешки и палатка. Остатки еды — в рюкзаках. Когда силы будут покидать нас, сани бросим, возьмем только спальные мешки, которые привяжем к спинам, и палатку.

— Если выживем, за санями можно будет вернуться, — поддержал его Бауэрс.

— Скорее всего, мы погибнем, но зато в пути, в борьбе… — согласился доктор.

— Все, больше к этой теме не возвращаемся, — закрыл совещание Скотт. — Ждем воли небес. А пока что мне нужно написать еще несколько писем. На всякий случай. Он придвинулся в своем спальном мешке ближе к выходу, к свету, и открыл дневник на том месте, где он прервал письмо, адресованное жене:

«…Жаль, что счастье нам не улыбнулось, — прочел он последние строчки предыдущего письма, — поскольку наше снаряжение было правильным до мелочей. Я не страдаю физически и оставляю этот мир свободным от лямки, полным чудесного здоровья и силы…»

Поразмыслив над этими фразами, он продолжил свое послание словами: «С того времени, как я писал эти строки и мы оказались в одиннадцати милях от своего склада, с одним приемом горячей пищи и с двухдневным запасом холодной. Мы справились бы и с этими невзгодами, если бы нас на четверо суток не задержала ужасная буря. Я считаю, что шансов на спасение нет. Мы решили не убивать себя, а бороться до конца, пробиваясь к своему складу, но и этой борьбе пришел безболезненный конец.

Заинтересуй мальчишку, — тяжело вздохнул он, вспомнив о сыне, — естественной историей, если только сможешь; это лучше, чем игры. Я знаю, ты будешь держать его на чистом воздухе. Более всего он должен бороться с лентяйством, и ты должна оберегать мальчишку от него. Воспитай из него человека деятельного. Мне, как ты знаешь, пришлось заставлять себя быть деятельным, — у меня всегда были склонности к лентяйству.

Я многое мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше, нежели спокойное сидение дома, в условиях всяческого комфорта! Сколько у тебя было бы рассказов для мальчишки! Но какую же приходится платить за это цену!

Скажи сэру Маркему, что я часто вспоминал о нем и ни разу не пожалел о том, что он назначил меня командовать „Discovery“».

Скотт сказал себе, что последние прощальные слова, адресованные жене, он напишет чуть позже, а пока что решил написать письма женам Уилсона и Бауэрса:

«Дорогая миссис Уилсон! Когда это письмо дойдет до Вас, мы с Биллом уже давно завершим свое существование. Мы теперь очень близки к этому, и я хотел бы, чтобы Вы знали, каким чудесным человеком оставался он до самого конца — неизменно бодрый и готовый принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни слова упрека мне за то, что я втянул его в эту плохую историю. К счастью, он не страдает, а терпит лишь небольшие неудобства.

В глазах его сияет успокоительная надежда, а его душа наполнена удовлетворением, которое дает ему вера в то, что сам он является частицей великих планов Всемогущего. Ничего не могу добавить Вам в утешение, кроме того, что он умер, как жил, — храбрым, настоящим мужчиной и самым стойким из друзей.

Все мое сердце преисполнено жалостью к Вам. Ваш Р. Скотт».

— Скажите, Уилсон, — спросил капитан, оставшись довольным тем, что вылилось из-под его пера, — это правда, что у вас, медиков, некое особое отношение к смерти?