На следующий день инженер, с едва прикрытой издёвкой, доложил, что комдив дал ему другие указания, и он выполняет их. И, без моего разрешения, удалился.

Обозлённый, я пошёл к Саркисяну и попросил его объяснить, что всё это значит.

— Дорогой, ты волнуешься, да? Всё это пустяки, я скажу ему.

— Товарищ подполковник. Мы с вами решили ещё тогда, когда ехали из отдела кадров, что дела начальника штаба делает начштаба! Это было сказано по вашей инициативе. И я сразу понял, что вы не зря учились в академии. Почему же теперь вы вмешиваетесь? Если вам не нравиться мой план расположения элементов КП, то скажите мне лично.

— Хорошо, дорогой, не сердись. Понимаешь, не могу удержаться, обязательно сделаю указания.

И всё-таки подполковник был неискренен. Нет, в том, что он не может удержаться, он сказал правду. Эта «болезнь», как оказалось, была у него застарелой. Но у него была ещё какая-то легковесность. Временами он слишком легко относился к такому делу, как война. А вообще-то он был нормальным человеком, был общителен и не злопамятен, что важно, и относился ко мне ровно.

Вскоре меня насторожили появляющиеся в оперативных сводках полков сведения о потерях. Кроме убитых, указывались и пропавшие без вести.

Откуда взялись эти пропавшие без вести?

Вскоре количество убитых уменьшилось, а пропавшие без вести исчезли из сводок. Как раз в это время комдив провёл служебное совещание. Собрались командиры и комиссары полков, командиры отдельных частей и заместители комдива. Совещание проходило как-то странно. Все выступающие как будто забыли русский язык и что-то быстро и горячо доказывали друг другу на армянском.

Видя моё недовольство, Саркисян счёл нужным объяснить:

— Мы, дорогой, о своих делах говорим, тебе это неинтересно слушать.

Выходит, они что-то скрывали от меня?

Но вот как-то, под вечер, позвонил мне начальник штаба 400-го полка старший лейтенант Шаликов, которого я знал по 228-й стрелковой дивизии, там он был помощником начальника штаба одного из стрелковых полков.

— Товарищ «ноль-пятый»! Разрешите прийти к вам и посоветоваться по некоторым вопросам. Начштаба я молодой, и у меня не всё получается.

— Приходи, буду ждать, — разрешил я.

Старший лейтенант захотел поговорить со мною с глазу на глаз. Я приказал Козлову посидеть у входа в землянку, чтобы предупредить о появлении любого посетителя. Когда Иван вышел, Шаликов выпалил:

— Армяне бегут к немцам!

— Этого ещё не хватало!

— Почти все те, о которых мы писали вам как о пропавших без вести или убитых, перебежали к немцам. Командир полка майор Мартиросян приказал.

— Командир полка приказал перебегать? — не понял я.

— Нет, приказал скрыть.

Старший лейтенант волновался, и можно было понять, что перебежчиков много.

— А этой ночью, товарищ майор, к немцам перешла целиком батарея сорокопяток. Комполка приказал не писать этого в сводке!

— Не может быть! Ты не ошибся?

— Точно, товарищ майор! Командиру батареи всадили в спину штык, забрали замки у пушек, и ушли.

— А комиссар батареи?

— Его тоже нет. Остался старшина батареи с одним повозочным. Они ездили на склад ПФС. И ещё те, кто пас лошадей.

— Говоришь, командира батареи закололи.

— Он не чистый армянин. Мать армянка, а отец грузин.

— Сколько, по-твоему, сбежало?

— Человек двести, не меньше.

Козлов кашлянул, к землянке шёл комиссар штаба Данилов.

— Товарищ майор! Только вы никому. — зашептал Шаликов.

— И ты, пока никому. Если что-нибудь серьёзное, сразу ко мне.

Шаликов ушёл, а я сел, потом вскочил и вышел из землянки, но вернулся назад. Было от чего растеряться!

Что-то надо делать. Неужели об этом не знает Саркисян? Знает, этого он не может не знать. Но мне об этом говорить не хочет. Под Днепропетровском было такое, но чтобы целями подразделениями? Поговорить с Даниловым? Он, кажется, славный мужик.

Батальонный комиссар зашёл в землянку ещё не скоро, и я успел успокоиться.

Войдя в землянку, Данилов заговорил:

— Ходил я на гору, посмотреть на фронт. Такое впечатление, что никакой войны нет. Стрельбы не слышно, самолёты не летают. На Тереке, кроме зелени и белых хат, ничего не видно. Только бескрайняя низменность.

Да, зрелище с Терского хребта на пойму Терека, вообще на ту бескрайнюю плоскую низменность, захватывало дух. Это я испытал на себе.

— Данилов! — заговорил я. — Тебе не кажется странным, что у нас столько убитых и пропавших без вести? Тебе ничего не известно по этому вопросу?