Многие активисты экологического движения убеждены, что экофильные принципы – это возврат к заветам прошлого. На мой взгляд, не совсем. Архаическая «любовь к природе» была другой, основанной на мистическом страхе, на боязливом и уважительном невмешательстве в мир таинственных сил. Это важный компонент гармоничных отношений с природой у коренных народов. Уходит под натиском цивилизации страх, и вчерашние аборигены становятся активными разрушителями: браконьерами, золотодобытчиками, лесорубами. Благоговение к природе – инфантильный императив, оно легко внушается детям «с нуля» через эмоциональную сферу и устойчиво существует в «детском» мировоззрении аборигенов. Но где инфантильность – там праздник непослушания. Где дети на райском острове – там может явиться «Владыка мух» из известной книги У. Голдинга. Наивные представления о гармонии ноосферы и природы все чаще подвергаются критике, как аналог социальных утопий или мифологем о рае. В них ведь всегда находится местечко для «пропасти между венцом творения и низшими тварями». Пожалуй, более прочной позицией будет другая гармония – не идеологическая, а прагматическая, гармония собственности. Я вижу спасение природы как раз в ее честном вовлечении в сферу собственности человека.

Альтруистический эгоизм, спасающий переполненное общество от саморазрушения, может спасти и биосферу, если человек возомнит, что природа – это его личный сад и подворье, а не «территория за забором».

Благословенный эгоизм… В нашем детстве слово «эгоист» было ругательным, но с тех пор многое переменилось, и более полезной кажется позиция «моё!», чем «ничьё»: мой ландшафт, вид из окна, воздух, моя тишина, продолжительность жизни, мои экзотические звери и птицы… Тогда уже и бороться за них можно по праву владения. Если уж венец природы, так пусть и венчает, царь – так царит. На пути успешного выживания Человек представляется как ответственный владелец биосферы, король-хозяин, а не царек-самодур. Тогда Homo sapiens и впрямь будет любить природу, как собственник и покровитель, подчинив ее в виде зоопарков-сафари, заповедников, парковых лесов, охраняемых жесткими законами. При этом используемый нами образ «Человек-гора» как бы продолжит обрастать все большим числом высших (а следовательно, неустойчивых) форм жизни. На первый взгляд, это просто какой-то футуризм! Как сказал Хлебников: «А я просто снял рубашку, дал солнце народам Меня!» Но на самом деле, перед нами реальная стратегия высокоразвитого общества. Многие современные государства уже в 1990-х стали именно такими элементами антропобиосферы. Они придерживаются особой стратегии, называемой с 1972 года Sustainable development, что на русский почему-то перевели как «устойчивое развитие».

В словаре Мюллера слова с основой sustain не имеют ни одного значения «устойчивый», зато есть «длительный, подкрепленный, выдерживающий испытания». Sustainable development правильнее было бы переводить как «длительная эволюция» (поскольку development theory называют эволюционную теорию). Тогда смысл ясен – это отражение такой стратегии, которая сделает эволюцию человечества (и той биосферы, которая ему нравится) длительной, а не скоротечной. Но я придаю большое значение «кривым» переводам, ибо через них боги семантики (как называл их Набоков) подают нам тайные знаки. Возьмем, например, ключевое понятие, которое в русском языке именуется «охрана природы». А как можно перевести англоязычный эквивалент nature conservation? Сохранение естества! Разница ощутима и показательна. Охраняют – от чужих и злодеев (это, стало быть, мы и есть), а сохраняют – для своих и от порчи; природа – это «травки-козявки», а естество – нормальная жизнь, натура. Смещение смыслов при переводе обычно отражает состояние мировоззрения, отношение людей к тому, о чем говорят, ибо язык – живая система, он растет, как ему вздумается, за счет давления смыслов. Для российского общества показательно и то, что принятие в 1996 году концепции устойчивого развития здесь произошло не когда-нибудь, а первого апреля…

Многие мои собеседники критиковали концепцию «устойчивого развития» как иррациональную, противоречащую эволюционной и экологической науке. Однако я не разделяю их позицию. Для меня очевидно, что это аксиологический миф очень неплохого качества. Он придает новую ясность жизни людям, которые лишились установки «человек – раб Божий», зато приобрели «человек – покровитель природы, а также заботливый родитель, который думает о последующих поколениях». Устойчивое развитие – это в первую очередь забота о потомках в рамках нового культа Будущего. Людей можно воспитать в духе «после нас хоть потоп», а можно – «после нас – жизнь наших детей». Здесь-то и требуется миф, иррациональная вера, подавляющая сиюминутные прихоти.

А с точки зрения чистой биологии перед нами… хитрая форма адаптации Homo sapiens. Никакой больше вид не занимается природоохранной деятельностью – это что-то новое. Все биологические существа пользуются принципом «потребляй и властвуй», просто соседи им не дают большой свободы. А то, что человек стал сам себя ограничивать, – это неслыханная аскеза среди живых форм. Тем самым видовой эгоизм перешел на новый уровень – от инфантильного, когда «ради себя любимого» отгораживаются от внешнего мира локтями, стеклопакетами и забором, за который сваливают хлам, к более зрелому, когда ради себя же улучшают и все то, что «за забором», весь мир земной.

Очевидно, что превратить всю Землю в заповедник нереально, но и в автостоянку и огороды – нецелесообразно. В реальности антропосфера будущего, пересыщенная влиянием человеческого вида, станет чем-то промежуточным. Примеры пересыщенной экосистемы уже есть – это «лес термитов». В тропических лесах термиты и муравьи становятся всепроникающей группой, ими буквально кишат почва и заросли. Однако лес от этого не погибает, а напротив – остается богатейшим сообществом. Человеческим «лесом термитов» уже стали, например, Японские острова, где считают, что если уж суша постепенно превращается в город, то пусть это будет город-парк, а не «каменные джунгли».

А теперь о тех туземцах, которые не на островах, а которые примкнули первого апреля. О российской специфике говорить непросто – не на что даже опереться. В России рецепт «устойчивый человек, как собственник и хранитель рода» недействителен. Здесь разрушена традиция собственности – в психологии преобладает пролетарский стереотип «у меня ничего нет». Соответственно нечего и передавать потомкам – нет традиции наследования значительного имущества, поэтому часто поднимаются волны «долой прошлое». Помимо этого в российском (или постсоветском) сознании существует целый букет экофобных стереотипов, список которых выглядит как анамнез безнадежного больного.

Какой же здесь выход? Боюсь даже и сказать, ибо выход парадоксальный, противоречащий общественному мнению и неосуществимый на практике: Россия должна посмотреть правде в глаза и поверить в то, что она… очень небольшая страна. Да, именно так. Принято считать, что Россия – великая страна. Я и сам долгое время в это верил, а затем неожиданно пришел к совершенно обратному выводу, за что стыд мне и позор. Дело в том, что у России очень немного по-настоящему полезных (то есть доступных для пользования) ресурсов. Каких не коснись: социальных, аксиологических, финансовых, политэкономических, экологических и даже… территориальных. Наши бесконечные просторы, на самом деле, ограничены северной оконечностью Евразии, довольнооднообразной в экоклиматическом, ландшафтном отношении и по степени дискомфортности среды. Много ли здесь конкретных мест, где можно «иметь желание проживать»? Населения вроде бы миллионы, но сколько среди них работоспособного люда, который мог бы выполнять доброе дело, любил бы соотечественников и заботился об их благе? Здесь есть самородки, но средняя масса ничего не умеет. Именно в среднем: ни петь, ни рисовать, ни делать вещи, ни играть в теннис… Это среди нас те люди, которые заканчивали музыкальную школу, чтобы никогда больше не сесть за инструмент, а «выработать дисциплину», те, кто прорешал полмиллиона задач, чтобы никогда больше не применять теорему косинусов, зато «ум в порядок привести», да и те, кто говорил «не в деньгах счастье», а через два года «у нас нет денег, правительство нам не помогает». Которые, которые, которые… Эти примеры отражают дефицит аксиологии, ценностей и целей, из-за которого общество теряет силу. Но дефицит распространяется буквально на все, чего ни коснись: бытовой инфраструктуры, ситуативной этики, коммуникативных традиций, персонального здоровья, продолжительности жизни, психологического комфорта и т. д. и т. п. Добавьте низкие показатели всевозможных рейтингов. Что и говорить – небольшая страна. Разбрасываться особенно нечем. Ресурсы ведь не сводятся к минеральному сырью и числу часовых поясов.