Габриэле кивнул.

— Природа решила подшутить над Джимми, лишив его окраски, и наградила чудесной белоснежной шерстью, — сказал он. — Джимми — уникальный случай среди волкодавов. Никто из его собратьев по породе недостоин даже сидеть с ним рядом… Нет, я, конечно, люблю всех собак без исключения, — поспешил уточнить он. — Но красивая собака — это все-таки что-то особое. Ее и любишь по-особому. — В подтверждение своих слов он склонился над Джимми и поцеловал его выпачканную кровью морду. — А Джимми у нас самый настоящий красавец: белая шерсть и красные, как у дьявола, глаза. Что может быть красивее? — Он приподнял морду Джимми и повернул ее так, чтобы Вероника могла видеть огромные огненные глаза волкодава. — Если бы у собак был свой кинематограф, — продолжал он, — Джимми бы стал великой звездой. Но играть в человеческих фильмах? — Он презрительно наморщил нос. — Нет, это не для Джимми. Они того не стоят. — Взглянув на Веронику, которая заливисто смеялась, слушая его разговор с собакой, он заключил: — Ты лучше будешь защищать Веронику, да, Джимми? Защита хрупкой красивой девушки — самое подходящее занятие для сильной красивой собаки.

— Защищать меня? Но от кого, Габриэле? — спросила Вероника, вставая.

— От всех, — серьезно ответил он. — От всех и каждого. В том числе от назойливых поклонников. От которых у тебя и так, конечно, уже нет отбоя — и число которых приумножится с твоим дебютом в кино.

— Я не думаю, что поклонники так опасны, что мне понадобится защита, — возразила она.

— Ты так считаешь? Что ж, скоро ты убедишься в обратном. Быть великой актрисой и предметом поклонения масс — это значит… — Он снял с колен морду Джимми и поднялся на ноги. — Это значит, что тебе понадобится телохранитель, Вероника. В самом деле.

— Ты всерьез считаешь, что мне придется нанимать телохранителя, если я стану актрисой? — спросила она, идя вместе с ним к выходу.

Он остановился в дверях и внимательно посмотрел на нее.

— Во-первых, ты станешь актрисой, Вероника, — заявил он тоном, не допускающим возражений. — А во-вторых, телохранитель тебе в самом деле будет необходим, хоть его вовсе и не обязательно нанимать…

Он распахнул перед ней дверь. На улице он взял ее за плечи и повернул к себе.

— Как ты думаешь, я подхожу на роль твоего телохранителя?

— Думаю, что да…

Она положила руки на его плечи — и сразу же сняла их, вздрогнув от неожиданности, когда раздался бой часов на старинной башне. Они стояли у самого подножия башни, и бой часов был оглушительно громок. Внезапный порыв ветра взлохматил ее волосы, накрыв ими ее лицо. Когда она пошатнулась, он подхватил ее и крепко прижал к себе. Она спрятала лицо на его груди и прерывисто вздохнула. Ее тело было очень хрупким в его объятиях — хрупким и дрожащим, как сгусток обнаженных нервов.

— Поехали домой, Вероника, — прошептал он, когда вновь наступила тишина. — По-моему, больше нет никакого смысла притворяться, что мы этого не хотим.

Луна в ту ночь была огромной и отливала золотом. Она заглядывала в комнату через распахнутую балконную дверь — смотрела на них и улыбалась этой своей всезнающей улыбкой, хранящей в себе тайны всех времен, веков и поколений… Он сказал, что луна обязательно запомнит эту ночь, даже если кто-то из них когда-то о ней позабудет. Потом луна растворилась в предрассветной дымке, а они оба растворились в этом невероятном ощущении счастья, свалившегося на них невесть откуда.

На рассвете пошел дождь, и из сада запахло мокрыми цветами и приближающимся летом. Они все еще не могли поверить в то, что наконец нашли друг друга — но уже знали, что никогда не расстанутся.

Дождь все еще шелестел за окном, когда Вероника проснулась. В комнате царил полумрак — наверное, это он задернул шторы, чтобы утренний свет не мешал ей спать. Он сидел на краю постели и не сводил глаз с ее лица, терпеливо ожидая ее пробуждения. Его взгляд сказал ей намного больше, чем могли бы сказать слова. Она протянула руку и погрузила пальцы в его густые черные волосы, еще взлохмаченные после сна.

— Ты знаешь, что ты очень красивый? — прошептала она. — И сейчас, вот в эту минуту, ты еще красивее, чем обычно… Останься таким навсегда, ладно?

Он лишь улыбнулся в ответ. Его глаза в полутьме спальни казались бархатисто-черными, хотя на самом деле они были темно-синими с легким сероватым отливом. Но она уже успела заметить, что его глаза меняют цвет в зависимости от освещения — а может, от его настроения.

— Который час? — спросила она. — Наверное, нас уже ждут на студии…

— На студии нас сегодня не ждут, — ответил он. — Я позвонил туда и сказал, чтобы репетиции и примерку костюмов отложили до завтра… Кстати, я послал шофера в гостиницу за твоими вещами.

Он сообщил ей это между прочим, как будто то, что теперь она будет жить у него, было чем-то естественным, само собой разумеющимся… Но так оно, наверное, и было.

— Пока ты спала, я смотрел на тебя и пытался представить, какой ты была в детстве, — сказал он, протягивая руку и касаясь кончиками пальцев ее лица.

— И какой же, по-твоему, я была в детстве?

— Красивой. Очень красивой. Ты была на редкость красивым ребенком — и избалованным. Все восхищались тобой, все тебя любили… Ты с самого раннего детства привыкла считать себя единственной и неповторимой. И не только, — он говорил задумчиво, тщательно подбирая слова. — Ты считала себя центром мироздания — Вселенная вертелась вокруг тебя, а звезды зажигались ночью лишь потому, что тебе нравилось на них смотреть. Жизнь была для тебя не чем иным, как спектаклем, устроенным специально для того, чтобы ты могла сыграть в нем главную роль…